Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
Миха молчал. Он думал о том, что стоит за странной словоохотливостью его тревожного визитера. Наконец сказал:
— Я там видел кое-что...
— Пустыня? Человеческая пустыня — это приграничные области...
— Нет. Над ней. Синева. Над пустыней. Я часто вижу это во сне. Похоже на... сияющий шар.
— А... это, — отмахнулся ночной гость, — сфера... Когда-то меня тоже интересовал этот вопрос. Да, это и есть твое «здесь» и «сейчас», иллюзия о настоящем.
Он умолк и вдруг, странно пожевав губами, что-то пробубнил себе под нос.
— Впечатляет, конечно, — поделился визитер, пристально поглядел на Миху и, видимо, решил продолжить свой экскурс. — Предвижу вопрос «почему сфера» или «почему синяя?». Но какая, в конце концов, разница, как выглядит иллюзия об иллюзии? Тем более для этого, не стану скрывать, имеются некоторые основания, уходящие корнями в известные грезы о мироустройстве.
— Но почему она... сфера... как бы...
— Удалялась? Да потому что мы вышли из нее. Видишь ли, ты, скорее всего, этого не знаешь, но... хм... то, что принято называть Творением с большой буквы «Т»... так вот, я скажу тебе кое-что важное, что, быть может, подтолкнет тебя к более разумному поведению, мягкому компромиссу. А может, ты вообще перестанешь упорствовать, а? Упираться в заблуждения, — он поморщился, прежде чем продолжить дальше, — которыми разукрасил ваше детство тот, из-за кого мы здесь?
Миха молчал.
— Я лишь выразил надежду, — резонно пояснил ночной гость. — Так вот, ты, скорее всего, этого не знаешь, но... Творение вовсе не завершено. Напротив. Творение не завершено, Бог будет в конце. Вернее, богиня. Мы сами ее творим своей духовной, физической, ментальной и какой еще активностью. — Его голос вдруг зазвучал завораживающе, он уплотнился, вытеснив из салона автомобиля другие звуки, стал вкрадчивым, чуть ли не нежным, и в нем появились оттенки тепла.
«Да это прямо... — подумал Миха и чуть не рассмеялся. — Да он прямо как Саруман из сказки Толкиена. Пытается зачаровать меня».
Но слушать было приятно, да он никуда и не спешил. Можно и послушать... Сарумана.
— В каком-то смысле, Она уже была, — продолжал тот. — В Начале. Богиня Рождающая, перенасыщенная потенциальность Пустоты. Потом мир, что зовется «Земной Юдолью», «Лучшим из миров», он, как куколка, созревающий кокон... И пребудет Богиня Забирающая. И уж коли у нас возникла пауза на твою адаптацию, скажу тебе дальше: есть мнение, что Бог-Отец поднялся над ней Небом, и их дитя — «Земная Юдоль», манифестированный мир. Так вот, именно ради этого я начал разговор: это мнение — досадное заблуждение. Понимаешь? В том числе, твоедосадное заблуждение! Я, как Карл Маркс в «Капитале», или Зигмунд Фрейд с психоанализом, начинаю издалека. Заблуждение: Богиня сама способна к оплодотворению, рождению, у нее достаточно своих, хм... фаллических подземных вод. Ей вовсе ни к чему Небесная Сперма. И весь этот ваш Логос. Ей не требуется формирующая форма, автономное мужское начало. Понимаешь, а? И все религии догадывались об этом. И донесли эту весть. Понимаешь? Все, кроме твоих скорбных римлян-греков... Ну, и где они сейчас?! А те, кто донес, — здравствуют и процветают! Вижу — понимаешь, к чему клоню. Именно так: мы живем в условиях абсолютной капитуляции автономного мужского начала. А твой сбежавший друг настаивает на обратном и вас когда-то отравил тем же.
Миха лишь молча смотрел на него, ничем не выказывая своего участия в беседе. Визитер моргнул и досадливо развел руки:
— Так во имя чего? Зачем артачиться? Во имя наивных заблуждений своего детского друга? Своих заблуждений, попахивающих болезнью: этот твой сон про Одри Хепберн — это вообще что такое? Он, кстати, где-то там, в одной из капсул. Еще увидишь. Еще много чего увидишь... хм, греза о Диане.
— У меня нет грезы о Диане, — спокойно проговорил Миха-Лимонад.
Саруман, словно сбитый с толку, обескуражено посмотрел на Миху, словно своей болтовней он зачаровывал и себя. Затем выставил перед собой руки раскрытыми ладонями вверх:
— Вспомни, в конце концов, как нелеп и жалок... этот скоморох, этот Ярило-хуило? А каким он когда-то был... О-о! Великолепным, могущественным. — И опять его голос вытеснил все другие звуки. — Не побоюсь этого слова — Великим! Это он и подобные ему со своей ветхой памятью, застрявшей в заре веков, втемяшили в голову идею о диком неукрощенном самце. Он — голубчик... Свободный океанос древних — занятная химерическая греза, хотя на деле — всего лишь отравление памяти. Все эти благородные, исполненные отвагой и плюющие на свою жизнь рыцари, воины-поэты, мореходы, не имеющие иной цели, кроме как плыть... Все эти самурайские сны о древнем звоне клинков... Где все это?
Ночной гость снова развел руки в стороны, казалось, еще более досадливо:
— Ушло. Навсегда. Мир сократился в размере, и мужская автономия — это скоморох Ярило-хуило. А теперь главное: ты можешь быть спасен.
В ответ Миха лишь внимательно посмотрел на визитера. Тот ждал вопросов, но их не последовало.
— А ты немногословен, — наконец сказал тот. — Но сейчас это не поможет. Ты уже вряд ли сможешь отказаться от моего предложения. Нет-нет, — он отмахнулся, — без всякого нажима с моей стороны. Никакого давления. Ты сам, только сам решаешь. Но как только поймешь, какойшанс упустил, боюсь... с тобой произойдет то же, что и с тем, кто продал тебе эту машину. Поэтому главное: все это, — он развел руками в сторону пробуждающегося города, — имеет смысл лишь как служение богине. Подумай сам: трудно полагать, что вся эта суета вокруг, как говорится, all that jazz, успех, работа, стремление к процветанию, химерическое создание крепких семей и семейных империй, рождение потомства, заколачивание бабла, вся эта оголтелая потогонка, проскакивающая мигом от рождения до смерти, имеет смысл вне этой цели. Плодородие — неужели не чувствуешь, как восхитительна и непознаваема эта тайна? — говорил Саруман. — Или тебе милее суетливое мнение неокрепших душ о потреблении во имя потребления? Человеческая энергия оседает не только говном и не только горсткой праха. Именно потому, что творение не завершено. Где они — ау! — свободные мужчины, ориентированные на свои личные цели? Мужчина, обслуживающий плодородие имеет место быть. Оглянись! Самые гордые и независимые оплетены тайным кружевом — негой своих матерей, джунглями волос своих верных жен. Ткачество... жрицы ткачества, как Пенелопа... Эта тайна принадлежит богине, и земные женщины, пусть в сокровенном своих снов, знают об этой тайне.
— Все это крайне мило, — скупо улыбнулся Миха, — и даже где-то любопытно. Но я-то тут при чем?
— Повторяю: ты можешь быть спасен, если мы избежим конфликта целей.
— Ты вроде не настолько туп, — хрипло проговорил Миха-Лимонад, — чтобы развлекаться игрой в тридцать сребреников.
— Ладно-ладно, не злись. В каком-то смысле я тоже лишь то, что есть у тебя в голове. А от разборок с самим собой возникают проблемы с пищеварительным трактом. Сам же утверждал.
Включенная аварийка все так же пульсировала своим ритмом, только теперь стало значительно светлее.
— У нас еще будет время для бесед. Там.Если ты, конечно, согласен.
Облезлый дворовый кот вернулся, сидел под своим деревом, странный автомобиль его больше не пугал. Весной, на рассвете, найдутся дела и поважнее...
— Ладно, — сказал Миха. — Когда?
Ночной гость усмехнулся. Ободряюще и даже ласково. Щелкнул в воздухе пальцами и проговорил:
— Ну, наверное, ты хотел бы знать, когдаи как? Тебе будет позволено взять флейту — ваш талисман. Видишь, я знаю... Возможно, именно на ее зов он откликнется. А когда...
Ночной визитер открыл дверцу... Миха крепко сжал в руке брелок, подарок соломенного деда.
— Постой! — внезапно приказал Миха. — Я ведь тебя еще не отпускал.
Тот остановился, обернулся, недоверчиво посмотрел на Миху.
— Ты ведь это знаешь, — спокойно сказал Миха-Лимонад.
Их оружие было таким: две поджиги от собак и флейта от... всего остального. Был еще пастуший кнут, и все это они обернули в тряпки и сложили в сумку с рыболовецкими снастями, хотя днем, в жару, никто на рыбалку не ходит. Флейта, разумеется, была у Джонсона в кармане — они с Иксом все лето практиковались в извлечении звуков и даже научились играть простенькие мелодии.