Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
На какой-то миг Михе показалось, что он в дурдоме и сейчас проснется от действия инъекции, а за окошком будет нежное весеннее солнышко.
Миха-Лимонад склонился к Лже-Дмитрию, открыл бардачок и бережно, как великую драгоценность, извлек оттуда флейту-piccolo, флейту-малышку. Лже-Дмитрий дернулся, нереальность происходящего от этого только усилилась. Мгла за окнами была столь густой и непроницаемой, что стекла Бумера изнутри казались черными зеркалами.
Миха-Лимонад поднес к губам флейту. И вдруг улыбнулся. Может быть, печально, но... флейта была гораздо более реальна, чем все вокруг.
— Привет, — прошептал он ей нежно. — Давай попробуем.
Поначалу Лже-Дмитрию показалось, что и впрямь возможны проблемы, что дело осложнилось. Первые же звуки флейты взорвали мрак ярким колоритом, зазвенели мальчишеские голоса, смех, где-то отсветом синевы блеснуло море, в ослепительном солнечном пятне на миг застыл прыжок того, из-за кого они здесь, — сбежавшего мальчика, а в переливах света промелькнуло лицо удивительно красивой женщины, этой их актрисы, женщины, посмевшей оспорить власть Великой Матери. Радостные фрагменты детства сменились более смутными картинками: Вечным Римом, невнятными мечтами, многочисленными и еще более невнятными любовными победами; затем чем-то гораздо более реальным: успехом, дорогими вещами, автомобилями, домами и белоснежной яхтой, пришвартованной в далекой марине. Картинки были красивы, но краски бледнели, и вся эта выцветающая красота сделалась зыбкой, безжизненной. Он дул в свою флейту из последних сил, словно Крысолов из сказки, но все более уставал. И вот мелодия оборвалась на какой-то обессиленной ноте, будто выдохлась, а за окнами автомобиля осталась лишь высохшая пустыня, изрезанная каналами с потрескавшимся дном. Флейтист обмяк и тяжело дышал, ему требовалось перевести дух.
«И это все, на что ты способен, Крысолов из сказки?» — подумал Лже-Димтрий.
Миха-Лимонад уже видел эту пустыню. В... тот раз. Но не только. Он вдруг понял, что это место из его снов. Когда он просыпался и шептал: «А, значит здесь рождается вся эта вода за окнами». Только теперь оно изменилось, выглядело больным, умирающим. Высохшим. И на все это накладывался другой сон, про сферу небесного синего цвета. Но она висела где-то далеко и продолжала удаляться.
— Что, не ожидал? — после паузы осведомился Лже-Дмитрий.
Миха почувствовал глухую раздирающую печаль, которая вот-вот станет непереносимым ужасом от лицезрения этой умершей пустыни. Ведь когда-то здесь все было другим...
— Это лишь отражение того, что внутри тебя, — тихо подсказал Лже-Дмитрий. — Мир без иллюзий. Так сказать, пустыня реального.
Миха хотел было сглотнуть. «Каплю влаги! — закричал внутри него перепуганный мальчик. — Пожалуйста, бежим отсюда! Я не выдержу этой безнадежной тоски. Я высохну от жажды так же, как этот мир вокруг». Но у него действительно не осталось этой крохотной капли влаги, этой живительной капельки лимонада, которая стала составной частью его имени. И он не мог отвечать, только водил глазами по сторонам.
— Приграничная зона, — кивнул Лже-Дмитрий. — В каком-то смысле — это ты сам.
Миха скосил глаза куда-то вдаль, где тяжелое небо касалось лилового горизонта. Пятно синевы, беззащитное, притягательное, нежное пятно синевы...
— Да-да, — согласился Лже-Дмитрий, — сфера... Манит. Ты привязан к ней. Твое существование невозможно иначе, чем в этой спасительной иллюзии. С ней невозможно расстаться. Так? Все тепло, Любови, привязанности только в ней. Иначе — пустыня реального, чудовищный космический холод. Сфера... Но ты сделал выбор, и теперь мы ее покинули.
Он помолчал и вдруг что-то пробубнил себе под нос. И хоть попытка сконцентрироваться все еще требовала от Михи неимоверных сил, от него не скрылось это движение: большой палец левой руки — тот, второй, все еще... жив, все еще здесь.
Лже-Дмитрий вздохнул и неожиданно ласково сказал:
— Погоди. Скоро станет легче. Как только успокоится твой ум. Сейчас я помогу тебе выйти из автомобиля.
Миха посмотрел на него и с трудом дотянулся рукой до пересохших губ — он больше не мог играть. Как же он позовет Будду?
— Как только успокоится твой ум, — повторил Лже-Дмитрий, — и перестанет взывать о капле влаги. Словно она в состоянии вернуть прежние ориентиры. Э-э-х, — протянул он и мечтательно посмотрел на далекую сферу, — насколько б у нас все прошло легче, если б ты перестал упрямиться и отказался от своих досадных заблуждений. Я все понимаю, сам таким был, но поверь — гораздо легче. Ты ведь готовишь что-то, что-то скрываешь, я все понимаю, наш уговор не предполагает искренности, так сказать, конфликт целей, но ты многого не знаешь. И очень многого не видишь.
Он вдруг резко наклонился к Михе и, глядя ему прямо в глаза, быстро проговорил:
— Ты ведь что-то принес сюда? Да?! И я пока не могу этого понять. Это не вещь. Ум-и? Намерение?
Миха на это лишь повторил свой жест, дотрагиваясь пальцами до рта.
— Ладно-ладно, — пожал плечами Лже-Дмирий. — Сейчас я открою дверцы и помогу тебе выйти. Ну, что, полегче? Скоро совсем свыкнешься.
Теперь Миха смог различить, что все пространство вокруг пронизано тончайшими светящимися нитями, заканчивающимися чуть более густыми каплями, похожими на капсулы. И все нити тянутся туда, к удаляющейся сфере.
— Так сказать, много незавершенных дел, мечтаний, надежд, — проговорил Лже-Дмитрий, и глаза его вдруг дико блеснули, потом он быстро добавил, не без оттенка брезгливой неприязни. — Да, ты прав, где-то там твой сбежавший друг.
Все светящиеся нити копировали рисунок пересохших каналов, похожих на ирригационные, которыми была изрезана бесконечная пустыня. Лже-Дмитрий проследил за Михиным взглядом:
— Пути крови, — непонятно сказал он. — Видишь ли, мой молодой друг, воды жизни на всех не хватает, да... этой водицы... Эх, если б ты перестал упрямиться.
Светящиеся нити вдруг мгновенно потемнели, превращаясь в клубящиеся дымные линии. Их были мириады, и кошмарных непереносимых стенаний, криков боли, вздохов тоски и разочарований, и страданий, страданий, страданий были тоже мириады, еще чуть-чуть, и все это могло бы раздавить.
— Т-с-с, озабоченно промолвил Лже-Дмитрий. — Мы здесь не для этого.
Он вышел из автомобиля и открыл Михину дверцу. Нитей стало значительно меньше, и они снова посветлели.
— Я ведь уже упоминал, — усмехнулся Лже-Дмитрий, протягивая Михе руку, — что нелепую выдумку о незримых автобанах мог сотворить только ребенок. Видишь, сколько их здесь, следов древних путей? Но нас не интересует приграничье. Нам надо туда, — он неопределенно махнул рукой. — В глубь.