Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
Лже-Дмитрию пришлось с этим повозиться. Не скрывая брезгливости — все это было похоже на работу проктолога, как детские болезни, детский грипп, — но он докопался. Раздвигая какие-то смутные образы, липкие восторги, протянутые руки взаимопомощи, простодушные вязкие надежды, он докопался до слова «круг».
(так они это называли!)
И понял, что круг этот давно не действует, забыт в прошлом. Если только Миха-Лимонад не скрывал его существования даже от самого себя. Но...
Это нечто, прежде смущавшее, теперь настораживало и нравилось
Лже-Дмирий смотрел на дверь, скрывавшую Миху-Лимонада.
Осталось лишь перерубить пуповину, сказать «фас!».
И ничто не сможет уберечь от того, что сейчас произойдет. Ни флейта-piccolo, чьи могущественные, исполненные когда-то серебром волшебства звуки обещали сохранить гармонию в этом распадающемся мире, ни уж тем более все эти нелепые детские амулетики. Здесь, в этом месте, все это больше не имеет значения.
Так при чем тут желтая майка?
Может, он собирается сделать что-то совсем другое?
Может, он это уже делает?
Она надвинулась на него.
Икс все еще в оцепенении смотрел на качнувшуюся в бледном лунном свете темную фигуру. Ледяные пальцы кошмара, сжимавшие его сердце, так и не ослабили своей хватки, но, наконец, лицо Икса дрогнуло.
Фотография... Он обязан что-то с ней сделать. Не заметив, Икс по привычке облизал губы. Он обязан... успеть. Ради ребят. Ради солнечного пятна, так и оставшегося над полуденным морем, ради... Но Джонсон все не звонил.
Он обязан...
У Икса снова дернулась щека. Вероятно, он даже не догадывался, что неожиданно появившаяся на его лице улыбка, выглядела заискивающей.
— Люсьен? — прошептал Икс. — Это ты?
Она не отвечала. Лишь стала еще ближе.
Икс сделал шаг назад, отступив к стене магазина.
— Это был не «Лексус», — услышал он низкий треснувший голос, совсем не похожий на голос Люсьен. Но все же Икс нашел в себе силы ответить.
— Я знаю, — проговорил он.
Икс действительно это знал: не «Лексус», другая машина. Дружокприятель и здесь напортачил, напутал. Это был черный BMW.
— Он потом долго на нем не проездил, — сказала Люсьен и приблизилась к Иксу на расстояние вытянутой руки. — Тот, кто убил меня.
— Люсьен, — попросил Икс. — Подожди, пожалуйста.
В тот момент, когда Икс пытался заговорить со своей давно умершей подругой, Джонсон уже находился ровно на середине Крымского моста. Он не знал, двадцать ли тут метров или больше, Джонсон никогда не обладал хорошим глазомером. Он смотрел на далекую воду и пытался отогнать от себя странную в этих обстоятельствах мысль: что подумают о нем беспечно прогуливающиеся по мосту прохожие и как это будет выглядеть из теплых и надежных салонов проезжающих мимо автомобилей.
Было темно. Москва зажглась множеством разноцветных огней, и там, в черноте воды, они переливались и наскакивали друг на друга.
Джонсон стоял, облокотившись о парапет, и держал перед собой мобильный с набранным номером Икса. Пытаясь не привлекать излишнего внимания, он делал вид, что разговаривает по телефону, наслаждаясь теплым вечером этого последнего апрельского дня. Не привлекать внимания оказалось не так просто, от напряжения на лбу Джонсона выступили капельки пота; он ждал, но ничего не происходило.
(как я пойму, что пора?)
Джонсон хотел было позвонить жене, но подумал, что перепугает ее. Решил вспомнить о чем-нибудь хорошем, но в голову ничего не приходило. В какой-то момент мелькнула мысль о психологических тренажерах для бизнесменов и практиках расслабления, и Джонсон с трудом удержал нервный смешок — все это выглядело как-то неубедительно и нелепо. А если он сейчас еще начнет здесь подозрительно хихикать...
Ничего не происходило.
Джонсон вдруг подумал, что, может быть, ничего и не произойдет; он сейчас постоит еще какое-то время и пойдет домой, и обнимет жену, и потом... Или вернется в ресторан, где займется делами, многими хорошими делами, а потом...
А потом он выпьет. Крепко выпьет, чего не позволял себе уже очень много лет. И, возможно, удивит знакомых, расстроит или, что вероятней, напугает жену, потому что... Джонсон знал, зачем он здесь. И никуда ему от этого знания не деться. Каждый из них по-своему пытался спрятаться от хохота безумной старухи, и каждому это почти удалось, но...
Почти ведь не считается.
И потом — он уже все решил. Ему остается лишь ждать. Несмотря на липкий пот. Ждать и надеяться, что мужество в последний момент не оставит его.
Джонсон все же хихикнул. Про «мужество» получилось, как в старой песне. Или это было стихотворение? А может, старое кино, которых они пересмотрели уйму в летнем кинотеатре?
Капелька пота скатилась со лба и пробежала по крылышку носа. Джонсон снова хихикнул. Смахнул пот — точно, это было кино, и там читали стихи. Или пели песню. Или...
Вдруг он почувствовал что-то липкое на своей нарядной белой рубашке, скрытой под летним английским пиджаком. Он запустил руку под пиджак, а затем недоверчиво на нее уставился. Это липкое...
Джонсон быстро расстегнул рубаху — влажное пятно, но... Этого не может быть. Джонсон почувствовал, как бешено застучало сердце и как кровь запульсировала в висках. Это липкое темное пятно, это же не...
— Кровь? — пробормотал Джонсон.
Он облизал пальцы — соленый вкус, ни с чем не перепутать. «Я весь в крови, и я этого не знаю...»
Он быстро прощупал тело под рубашкой. Пропальпировал, как говорят медики. Этой пальпации посреди Крымского моста не удалось обнаружить порезов, ссадин или иных открытых ран. На его теле их не было. Но вся рубашка пропиталась кровью, соленой и густеющей. На его белой нарядной рубашке выступила кровь и... сейчас увеличивалось.