Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
(как я пойму?)
В голове роем пчел поднялись мысли: все, что он знал о стигматах и мирроточении, почему-то накладывалось на мелькающие фрагменты, кадры из триллеров и фильмов ужасов, и...
— Это не моя кровь! — прошептал Джонсон, ошалело глядя на темную воду внизу.
«Вот как я пойму. Тут уж не перепутать».
Джонсон попытался взять себя в руки. Вышло это у него не очень. Честно говоря, вообще ничего не вышло — стало только хуже.
— Ну, вот и началось! — изрек Джонсон, дико озираясь. Влюбленная парочка шарахнулась от него в сторону. Потом девушка остановилась, дернула своего спутника за локоть — этот прилично одетый человек весь в крови. Люди, которые так выглядят, неброско, но дорого
— Вам нужна помощь? — с тревогой спросила девушка. Она была заботливым хорошим человеком, милосердие все еще стучалось в ее сердце.
Джонсон одарил ее непонимающим взглядом, затем, словно что-то вспомнив, уставился на свой мобильный. Нажал кнопку. Деловито кивнул.
«Вызывает... Икс» — зажглось на дисплее его новенького Nokia. Все в порядке, сигнал пошел, и сейчас Икс его получит.
— Послушайте, вам нужна... — снова начала было девушка. И осеклась.
Этот человек перед ней был явно ненормальным. И вся эта кровь...
— Нет-нет, все хорошо, не беспокойтесь! — проговорил он и бросил на влюбленных совершенно безумный взгляд. — Мне пора...
— Подождите! Что вы делаете?! — закричала девушка.
Этот человек был, конечно, ненормальным. Но если говорить точнее, ненормальным самоубийцей. Потому что он зашвырнул свой мобильный телефон в реку и сам полез на парапет.
— Будда, — прошептал Миха, — Будда, это я! Отзовись. Я пришел за тобой.
В ответ Миха услышал лишь настороженную тишину. Но не из-за двери, за которой пропал Будда, а... ближе. В коридоре стоял густой, липкий сумрак, но дальше жалкое убранство дома было укрыто тьмой. Миха прислушался. Тревожный, тонко настроенный радар внутри вряд ли ошибался. Ощущение того, что он находится здесь не один, усилилось. Радар подавал все более явные и пугающие сигналы. Справа чернел проем в комнату с трюмо, в комнату, где Мама Мия принимала гостей. Еще несколько шагов, и будет высокая дверь, ручку которой Миша-Плюша так отчаянно дергал когда-то, пытаясь спасти своего друга.
— Будда! — повторил Миха и сделал шаг вперед. Половица под его ногой тоскливо заскрипела.
Дом не был пуст. Теперь это можно было утверждать со всей определенностью. Миха вдруг отчетливо ощутил присутствие какой-то неведомой жуткой жизни. Вверх по позвоночнику пробежался холодок. Дом был полон ею. Гости Мамы Мии никуда не делись. Так же, как и четверть века назад, они ждали здесь. Таились в темноте. И на мгновение Миха-Лимонад действительно почувствовал себя тем самым маленьким мальчиком, у которого от страха резало живот и кружилась голова. Он быстро опустил руку в карман: брелка больше не было, лишь трухлявая пыль.
«Мы все еще здесь, — вдруг подумал Миха, — мы остались здесь навсегда. Вот почему это место имеет над нами такую силу».
Эта малоприятная мысль почему-то немного успокоила, словно Миха сделал шаг, чтобы взглянуть в глаза своему страху.
Багряный всполох света мелькнул за окнами с той стороны дома, где оставался Лже-Дмитрий. Он выхватил из мрака кусок пространства. Посреди пустой гостевой комнаты Миха увидел трюмо и различил надпись, сделанную размашистыми, словно стекающими по зеркальным створкам, буквами. Ему не стоило приглядываться, чтобы узнать ее: «Бегите отсюда! Пожалуйста... Иначе она догонит меня». Это были последние слова Будды, последние, что он услышал. Миха двинулся было дальше, но вспышка, намного более яркая, повторилась. И Миха увидел. И леденящая волна жути чуть не подкосила его ноги. На трюмо больше не осталось
Миха попятился. По зале прошелся то ли выдох, то ли низкий стон, и все они приблизились к нему. Темная волна ужаса была совсем рядом. И тогда Миха-Лимонад снова вспомнил тот день двадцатипятилетней давности, когда он неистово дергал дверную ручку, взывая к другу.
«Уходи! Тебя нет, — вспомнил он отчаянное повеление Будды. — Ты, тварь, уходи!»
Миха-Лимонад с трудом разомкнул губы, которые словно сковала судорога:
— Уходите! — выдавил он хриплым голосом. — Прочь. Вас нет! Уходите.
Волна ужаса вроде бы остановилась и даже отпрянула. Словно нечто в темноте прислушивалось и теперь раздумывало.
— Вас нет, — повторил Миха. — Прочь! Уходите! — и сделал шаг вперед. Это далось нелегко, движение оказалось вязким, будто он шел через трясину.
Волна как будто отпрянула. Но это не значит, что они его послушали. И когда Миха двинулся к двери, он чувствовал, что они совсем рядом, следуют за ним в темноте, тянутся к нему множеством рук, и он вот-вот ощутит их ледяное прикосновение.
Лже-Дмитрий не обманывал Миху-Лимонада. Он не мог касаться флейты. Нет-нет, вовсе не ее. В тот момент, когда Миха обнаружил, что брелок в кармане рассыпался в пыль, Лже-Дмитрий подошел к Бумеру. Где-то внутри, то ли под капотом, то ли в салоне, послышался глухой недовольный рык.
— Ну-ну, собачка, — проговорил Лже-Дмитрий и похлопал автомобиль по крыше, — сейчас я тебя освобожу.
Недовольное ворчание смолкло. Лже-Дмитрий пристально смотрел на лобовое стекло. Вот он, ошметочек. Он нашел то, что нужно. И все же в последний момент не удержался и зябко передернул плечами. Потом ногтем большого пальца подковырнул прилипший к лобовому стеклу и начавший подсыхать останок мотылька. Бережно, чтобы не уронить, перенес к крыльцу немецкого дома, где лежала флейта. Острожно, ногтем указательного пальца, соскреб ошметок прямо на серебристую поверхность инструмента, словно химик нанес на материал каплю концентрированной кислоты. И материал зашипел, дав багряную вспышку.
Лже-Дмитрий отошел на несколько шагов.
«Все же что он мог сюда пронести?» — еще раз подумалось ему.
Шипение прекратилось. Некоторое время ничего не происходило, потом останки мотылька пошевелились. В них проступило маленькое злобное личико, глазки карлика-уродца с осуждающей ненавистью уставились на Лже-Дмитрия. Место соприкосновения снова вскипело, дав намного более яркую вспышку, и инструмент поглотил мотылька.
Флейта-piccolo лежала на крыльце немецкого дома. Лже-Дмитрий, склонив голову, смотрел на нее. На какое-то мгновение он прикрыл глаза, и перед его мысленным взором мелькнула картинка: тот, другой (слизняк) в притихшей темноте салона на Третьем транспортном еще только предположил, что сходит с ума, в руках немецкая кувалда с длинной пластиковой ручкой; седины нет; замах, шепот рассекаемого воздуха, и тишину взрывает оглушительный грохот, визг и скрежет раздираемого металла — молот ударил по капоту... С этого все началось?
Что-то неимоверно горькое тихонько постучало в сердце.
— Плевать! — яростно проговорил Лже-Дмитрий (всю жизнь прожил слизняком!). — Скоро все закончится.
Это правда. Скоро все закончится, в том числе и с Крысоловом. Их смущающей своей квазиинтимностью связи приходит конец, чего бы он сюда ни пронес.
Лже-Дмитрий открыл глаза вовремя, как раз чтобы увидеть, как лежащая на крыльце флейта легонько вздрогнула. Потом еще раз.
— Ну, вот. Пришла пора прощаться с детскими фетишами, — пробубнил он. И снова зябко поежился.