Дети Шини

Ида Мартин

Я вскочила.

– Какой же ты, оказывается, жалкий тип. Скользкий и двуличный.

– Это не так. Ты меня плохо знаешь.

– Я тебя совсем не знаю. А теперь и вовсе не хочу знать.

Он сделал шаг в мою сторону, но потом, предусмотрительно остановился.

– Успокойся. Я тебя не обманывал. Я просто не говорил. Ведь, это не моя тайна.

– Это

тот же обман и предательство. Уж лучше бы ты сам это устраивал. Как же я жалею, что вообще с тобой связалась.

– А я не жалею. С того момента, как мы уехали из Москвы я не жалею ни об одной минуте. Ни о воспалении легких, ни об охотниках, ни о том, что происходит сейчас. Потому что ...

– Заткнись! Заткнись уже раз и навсегда.

Меня буквально трясло, а голос срывался.

И, о чудо, он замолчал.

Я так разозлилась, что на копошащиеся в густой темноте углов страхи в моей голове не оставалось места. Столько всего нужно было вспомнить, осмыслить, сопоставить.

И мы пошли. Сначала Герасимов с фонариком, потом я с "белой розой", процессию замыкал Амелин и рассыпал керамзит.

Мы передвигались очень медленно, внимательно осматривая каждую комнату, чтобы не пропустить спасительную дверь со "вторым выходом".

После "Килиманджаро" нам попались только две двери, все остальные помещения соединялись просто черными проходами, и чем глубже, тем уже и ниже становились дверные проемы.

Темнота кралась за мной попятам, но я старалась в неё не смотреть. Ловила глазами светлый луч фонаря или теплое сияние свечи. Смотрела только туда, где было хоть что-то видно. Тем более, что по ходу нашего продвижения, нам стали попадаться разные любопытные предметы, и стало ясно, что в этом подземелье когда-то происходило много всего интересного.

Мы начали нумерацию с левого прохода от "Килиманджаро". Комната номер один была большая, но сквозная. В её дальнем углу мы нашли огромную старую батарею, лежащую плашмя, перевернутый таз и разломанные стулья. Вторая комната через коридоры вела в две другие, одновременно, сообщающиеся между собой, номера три и четыре, и имеющие по своему отдельному проходу. Там было разбросано много всякого барахла: заплесневелые вонючие тряпки, куски досок, коробочки от лекарств и даже шприцы, превратившиеся от времени в некое единое месиво.

Проход третьей комнаты заканчивался тупиком, а четвертой привел в комнату номер пять, где мы обнаружили железную пружинистую кровать и велосипед, а когда кто-то из парней сел на неё, пружины рухнули и всё подземелье потряс жуткий грохот.

В этом же месте у нас закончился керамзит. И Амелин пошел за новой партией, а мы с Герасимовым остались его ждать.

– Очень хочется жрать, - Герасимов влез на велосипед и, опираясь на стену, попытался даже крутить педали.
– Между прочим, я со вчерашнего дня толком не ел. Только сухари эти.

Или даже с позавчерашнего.

– Как ты думаешь, сколько мы уже здесь находимся?

В свете свечи лицо Герасимова выглядело очень благородно. Видела бы сейчас его моя мама.

– Думаю, вечер или даже ночь. И я уже задолбался ходить, хочу жрать, спать и шишка теперь на башке будет. Ноет ужасно.

– Ноешь ты. Просто подумай о конкретной конечной цели. Например, о колбасе, которую вы притащили.

– Про колбасу лучше не напоминай.

– Где же вы были целую ночь?

– Да, ну, - он так махнул рукой, что велосипед опасно покачнулся, - эти тётки-продавщицы, когда узнали, что нам обратно ехать, пожалели и пригласили к себе.

– И что, неужели не покормили?

– А ты не знаешь Якушина?

– Что же на этот раз?

– Короче, там работают три бабы. Мать с дочерью и ещё какая-то их родственница. Та, что дочка, молодая девчонка, года на три нас старше, так прям, на Якушина и запала. А когда её мать узнала, что мы из Москвы, тоже резко подобрела.

Но тот как баран уперся, что, мол, это нехорошо, что вы тут сидите и нас ждете, а мы по гостям ходить будем. В итоге, после долгих препираний с продавщицами, стало ясно, что ехать назад уже вообще без вариантов, поэтому пришлось всю ночь провести с каким-то Анваром в круглосуточной палатке, куда нас эти продавщицы пристроили.

– Мне иногда кажется, что он с другой планеты, - сказала я.
– Вроде бы правильно всё делает, но почему это выглядит странным?

– Знаешь, а я его понял, - доверительно произнес Герасимов.
– Вот мы тогда в палатке сидели, болтали и до меня вдруг дошло. Я бы, конечно, так не смог. Один раз нашел на улице телефон, вернул хозяйке, так она даже спасибо не сказала, а глянула так, будто это я его и украл. Нет уж, добренькими делами я зарекся заниматься.

– Ой, Герасимов, кому ты рассказываешь? Я своими глазами видела, как ты той бабке чокнутой в электричке билет купил.

– Забудь, - веселым голосом отозвался Герасимов.
– Не было такого.

– Хорошо, - охотно согласилась я, потому что про другое мне было интереснее.
– Так, что же ты про Якушина я понял?

– Что это у него комплекс такой.

– Какой ещё комплекс? Чего ты выдумываешь?

– Ну, я не знаю, как там это правильно называется. Неполноценности или вины.

– У Якушина комплекс неполноценности?
– Герасимов меня прямо-таки рассмешил.
– Ты бредишь.

– А ты знаешь, что у него мама инвалид?