Дети Шини
Шрифт:
Примерно через полчаса, когда я уже расчистила левую сторону беседки, ко мне пробрался Петров и сказал, что никто не заметил, как я стащила лопату, и Якушин за это теперь ругается на Герасимова. А потом увидел крупные, блестящие, чуть припорошённые снежными шапочками кирпично-алые гроздья рябин, растущих вокруг беседки, и стал восхищаться их цветом и говорить про удивительное сочетание зимней ледяной безжизненности и этих красных, напоминающих о лете ягод, совсем позабыв, зачем пришел.
Но сообразив, что я не расположена болтать, спросил:
–
– Мне нечего стыдиться, - отрезала я.
– Просто не вижу поводов для щенячьей радости.
– Это ты зря. Поводов полно. Во-первых, мы живы. Во-вторых, мы сделали то, что хотели. В-третьих, тут отличное место, просто шикарное. Здесь настоящее кино даже можно снять, и никто не напрягает.
– У вас с Сёминой какие-то крайности. У неё всё кошмар, у тебя - розовые очки.
Петров мило вскинул брови.
– Это не очки. Я просто не хочу видеть одно только снежное уныние. Вот ты заметила эту рябину? Наверняка нет. А посмотри, какая она красивая. Пускай её совсем немного, но она же есть. Алая, яркая, сочная. Этакий маркер, напоминалка о продолжающейся жизни. Типа, зима не навсегда, и всё такое. Вон, видишь, птицы тоже так думают.
На дальнее дерево прилетела бойкая стайка снегирей и стала скакать по ветвям, отчего некоторые ягоды срывались и осыпались вниз.
Я перевела взгляд на чистое, усыпанное симпатичными родинками, точно ягодами на снегу, вдохновенное лицо Петрова. На его лукавые, неунывающие глаза, на покрывшиеся изморозью топорщащиеся волосы и спорить с ним совершенно расхотелось. Пускай верит в свои картинки. Но отчасти он всё же был прав: мы сделали то, что хотели и мы живы.
– Так, что насчет лопаты?
– поинтересовался он ненавязчиво.
– Другую найдут, - я продолжила чистить помост.
Однако не прошло и десяти минут, как примчался Герасимов и стал на меня грубо наезжать, что я "выступила в своём репертуаре", "спёрла" у него лопату и "подставила". Складывалось такое впечатление, что они все сговорились. Неужели и Герасимов осуждал меня за историю трехлетней давности? За справедливое наказание? Маркова, между прочим. Молча отдала ему лопату и пошла в дом.
Поднялась в свою комнату, посидела немного, обдумывая, как продолжать жить с ними дальше при таком отношении, но так ничего и не решила. Можно было найти себе другую комнату, забрать свою часть еды, не разговаривать с ними совсем и не пересекаться, благо дом позволял. Но что мне делать, когда наступит вечер? Когда станет темно и черные тени расползутся по всем комнатам и коридорам? Эта тягостная зависимость просто убивала.
Делать было нечего, пришлось подняться в мансарду.
Амелин, как обычно с плеером, валялся на кровати в свитере, под одеялом, на коленях у него была книжка, на книжке маленький блокнот с пружинками, и он что-то задумчиво
Я села на край кровати, и от неожиданности Амелин так вздрогнул, что блокнот подпрыгнул на коленях и слетел на пол.
– Что делаешь?
– я подобрала блокнот и вернула ему.
– Пытаюсь песни переводить, - ещё немного рассеянно сказал он.
– По-нормальному. Чтоб и рифма была, и смысл.
– Ты так хорошо английский знаешь?
– Слова знаю. Много. У меня память хорошая. Но без словаря всё равно фигово выходит. А у тебя как с ним? С английским?
– Нормально. Четыре, пять.
– Тогда помоги, пожалуйста. Что такое "холопойнт"?
У него было такое ужасное произношение, что я даже поморщилась. Тогда он, словно извиняясь, улыбнулся и показал листок. Там было написано "hollow point".
– "Point" - это точка или место, - сказала я, - а "hollow" - углубление, полость.
– Это-то я знаю. Но тут эти два слова вместе что-то конкретное должны обозначать. Видишь?
– Он снова показал листок.
"You gotta hollow point smile".
– Типа у неё какая-то там улыбка. Только никак не могу понять какая.
– Почему у неё?
– Тоня, - Амелин отвлекся от своих записей, укоризненно посмотрел на меня, и всю его прежнюю серьёзность, как рукой сняло, - потому что песню парень поёт.
– И что?
– И то, что если бы ты пела эту песню, то тогда было бы всё наоборот, у тебя "булетпруфхат", у него "холопоинтсмайл". Она же про любовь и побег.
– Боже, Амелин, больше никогда не говори ничего по-английски. Как ты в школе-то учишься?
– Я и сам удивляюсь, - он ребячливо пожал плечами, затем сунул блокнот вместе с ручкой и книжкой под подушку и приподнялся повыше.
– Всё. Я готов.
– К чему это ты готов?
– Как к чему? Выслушать тебя. Ты же не просто так пришла.
Я хотела сказать об этом не так, просто постепенно перевести разговор. Но то, что он перешел сразу к делу, даже обрадовало.
– Можно, я к тебе перееду?
– Что?
– он так глубоко вздохнул, что сразу же закашлялся.
– Ну, то есть тоже в мансарде поживу пока.
– Это ты из-за вчерашнего?
– А ты откуда знаешь? Вчера тебя там не было.
– Утром на кухне все про это говорили.