Дети выживших
Шрифт:
Она повернулась на другой бок. Кровать была неудобной, совсем не такой, как дома, в Лувензоре.
Здесь всё было не таким. Даже рабы. Их нельзя было бить — Лайса узнала об этом случайно, после того, как велела стражнику высечь служанку. Стражник доложил об этом Фриссу, и служанка исчезла — вместо неё прислали новую. Фрисс не обмолвился ей ни словом, пока она, не вытерпев, не стала его расспрашивать. Из его уклончивых ответов она поняла, что слуги — не рабы, что киаттцы вообще не держат рабов.
— Кто же тогда работает? — удивилась Лайса.
— Работает тот, кто хочет получить деньги. Есть деньги — есть кров и пища…
Лайса непонимающе глядела на него.
— А в каменоломнях? Или на тяжёлых работах где-нибудь в поле?
— В каменоломнях работают самые нищие, это так. Они заключают контракт с хозяином, он кормит их и выплачивает жалованье.
— Жалованье — рабам?
Фрисс вздохнул.
— Они не рабы. Они просто хотят подзаработать, а в каменоломнях неплохо платят… То есть, платили — сейчас-то строят мало, и камень никто не добывает.
Лайса молча смотрела на Фрисса, склонив голову. Морщила лоб.
— А слуги? — наконец спросила она.
— Слуги? Ну, они служат.
— За деньги? — поразилась, догадавшись, Лайса.
— Конечно, — удивился Фрисс. — Если слуга плохо работает, его могут выгнать. Вот и всё.
Лайса внезапно расхохоталась, но смех её был с оттенком раздражения, если не злобы.
— Значит, если я захочу наказать нерадивую кухарку, я могу её только выставить за ворота. Ну и ну! И давно у вас такие порядки?
— Давно, — кратко ответил Фрисс. Этот разговор ему почему-то был неприятен, и становился всё неприятнее. У него даже мелькнула странная мысль, что королева Арисса была в чём-то права, когда ругала Лайсу и всех работорговцев.
Дело закончилось тем, что Лайса решила выписать из Лувензора настоящих рабов — тех, которые жили в доме её отца, следили за хозяйством, причёсывали и одевали её, укладывали спать, и приносили теплую воду по утрам для омовения. Уж с ними-то она будет вести себя так, как привыкла. И Фриссу это понравится, — она знала, она чувствовала это.
Первая брачная ночь напугала её. Фрисс казался таким неумелым, робким, даже напуганным, что Лайса пришла в досаду и помогала ему, как могла. При этом ей необходимо было показать, что она совсем неопытна в таких делах. Но она справилась. Фрисс был так ослеплён, что ничего не замечал, только беспрерывно говорил пошлые восторженные слова, лез целовать её в губы, и больно мял грудь.
Рабы в Лувензоре делали всё это куда лучше его.
В Лувензоре всё было лучше. А главное — она была там полной хозяйкой.
Но ничего. Скоро здесь всё изменится. Ведь теперь она — королева Киатты, законная и полновластная.
Правда, ещё оставалась Арисса.
Фрисс присутствовал при их первом и единственном свидании. Лайса не видела Ариссу много лет, она помнила её властной, не терпевшей возражений женщиной, перед которой трепетали все, даже престарелый король.
То, что она увидела теперь, доставило ей некоторое удовольствие. Арисса оказалась маленькой, слепой, и к тому же совершенно запуганной старушонкой. Она почти не вставала с постели, а из своей комнаты не выходила и вовсе.
К тому же от неё скверно пахло. И Лайса, улучив момент, когда Фрисс отвернулся к окну, быстро наклонилась к Ариссе и шепнула:
— Помнишь меня, старая ведьма? Я Лайса, наследница Лувензора, и королева Киатты.
Арисса задрожала, поджала губы. Она ничего не ответила, но Лайса испугалась, что она нажалуется мужу. Она сказала громко:
— Теперь всё будет по-другому. За тобой будут ухаживать мои лучшие слуги. Считай меня своей дочерью. И разреши называть мне тебя мамой.
Арисса снова промолчала. Губы её тряслись, и Фрисс с неудовольствием спросил:
— Мать, ты слышишь?
— Я слышу, сынок, — отозвалась Арисса.
— Почему же ты не отвечаешь?..
Фрисс повернулся к Лайсе.
— Пойдем отсюда, моя королева. У матери от старости бывают затемнения сознания.
— Надеюсь, это не надолго, — двусмысленно ответила Лайса.
И вот теперь, поворочавшись на жесткой постели, Лайса поняла, что сон окончательно улетучился.
Она снова повернулась.
За полупрозрачным пологом мерцал ночник. Вокруг него вились ночные мотыльки, и сгорали с негромким шелестом.
Лайса зевнула, потянулась к пологу, чтобы взглянуть в окно, — может быть, рассвет уже наступает, — и внезапно осознала, что в комнате есть кто-то еще.
Она привстала.
— Фрисс?
Странно. В дверь был врезан замок, и она закрыла его после того, как ушёл Фрисс — счастливый и исполненный благодарности. Может быть, у него есть свой ключ?
— Фрисс, это ты? — спросила Лайса громче. — Что же ты молчишь?.. Иди сюда, всё равно ты меня разбудил. Утренняя любовь всегда слаще вечерней.
На пологе возникла чья-то тень. Но Лайсе понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что человек, стоявший за пологом, не был Фриссом.
Она почувствовала, как замерло сердце и похолодели руки. Этого ещё не хватало! Какой-то негодяй проник в спальню королевы!..
Она решительно откинула полог. Возле кровати стоял толстый человек с тёмными, словно прилипшими к голове волосами. Он стоял боком, и она не видела его лица.
Потом она заметила, что в его руках блеснуло что-то и с ужасом поняла, что это нож.