Дети выживших
Шрифт:
— Кто ты? — спросила она, с трудом выговаривая слова. — Что тебе здесь нужно?
— Я Ибрисс, — ответил человек тонким обиженным голосом. — Разве ты не слышала про меня?
Да, она слышала. Она вспомнила, что у Фрисса были два брата, и оба, как он говорил, пропали где-то. Младшего звали Крисс, он служил аххумскому царю, и пропал во время войны. А старший… Старший был сумасшедшим. Он ходил по городам и пел песни нищим.
Ибрисс повернулся к ней. Раздвинул полог.
Лайса отпрянула, стала отползать по широкому ложу, пока не забилась в самый угол.
— Я… не подходи… Я сейчас позову слуг! Знаешь, что Фрисс сделает с тобой?..
Она тянула на себя покрывало, расширенными от страха глазами глядя на нависавшую над ней тушу. Свет падал на Ибрисса сзади, и его фигура казалась огромной, нечеловечески огромной, и непроницаемо чёрной. Только лицо было белым, и пухлые губы его тряслись.
— Не бойся, — проговорил он срывающимся голосом, странно кося глазами. — Я еще никому в жизни не причинил боли. Тебе тоже будет не очень больно. Не так больно, как мне…
Удушливая волна ударила в нос Лайсе. От Ибрисса воняло застарелыми потом и мочой, словно он никогда не мылся. От этого запаха у нее закружилась голова и сжался желудок от приступа тошноты.
Лайса открыла рот, чтобы закричать, но нож, взлетевший к самым её глазам, словно парализовал её. Она смогла выдавить из себя лишь что-то, подобное хриплому вою, — и больше ничего не успела.
На этот раз, едва скрипнула дверь, Арисса сразу же проснулась. У нее был очень чуткий слух, — она даже поняла, что дверь открыли не ключом. Слишком уж громким и необычным был скрежет.
— Кто здесь? — спросила Арисса, напряжённо повернув лицо к дверям.
Раздались грузные шаркающие шаги. Шаги Ибрисса.
— Это я, мама, — сказал он, подойдя к постели. — Мне не спится.
Арисса протянула руку, но Ибрисс стоял далеко, и Арисса вздохнула:
— Конечно, сынок. Ты можешь посидеть со мной. Но скажи, как ты открыл дверь? Разве Фрисс дал тебе ключ?
Ибрисс присел на край кровати — старое дерево затрещало под его тяжестью.
— Мне не нужен ключ, мама. Я умею открывать двери без ключа. Оказывается, я многое умею. Только раньше я не знал об этом.
Он помолчал, вздыхая и что-то бормоча.
— Что-то случилось, сынок? — спросила Арисса.
— Нет, мама… Просто мне не спится. Я хожу по ночам по дворцу и всё время думаю…
Арисса удивилась:
— А разве стража пропускает тебя? Мне казалось, что Фрисс…
— Стража… Стража спит, мама.
Он длинно вздохнул, с каким-то присвистом и всхлипом. Потом коснулся руки Ариссы и вложил ей в ладонь что-то гладкое, плоское.
— Пощупай, что я тебе принёс. Это пергамент. Я научился делать пергамент, и теперь снова могу сшивать тетради и записывать стихи.
Арисса пощупала. Это действительно было похоже на пергамент, только необычайно тонкий и мягкий. Несколько лоскутков, сшитых вместе.
— Ты молодец, сынок, — похвалила Арисса. — А где ты взял кожу?
— Там… — он вдруг выхватил листки из её рук и сказал:
— Хочешь, я покажу тебе Калассу?
Арисса вздрогнула.
— Кала… Но ведь она исчезла… Фрисс сказал, что она ушла, — наверное, решила умереть в одиночестве, чтобы не расстраивать меня…
— Она жива, мама. Жива. Только у неё больше нет языка.
Арисса не поняла. Поискала рукой, нащупала лицо Ибрисса, прижала ладонь к его пухлой небритой щеке.
— Ты болен, сынок, — сказала она дрогнувшим голосом.
— Да, мама, — согласился Ибрисс. — Мы все больны. И Каласса тоже. Она, наверное, скоро умрёт…
— Какая Каласса? Что ты заладил? — раздражённо сказала Арисса, отнимая руку. — Где это ты видел её?
— Там, внизу. В подземелье, где когда-то Фрисс держал нас.
— Я не знаю никакого подземелья! — почти выкрикнула Арисса. — Что ты мелешь?
Ибрисс поднялся.
— Как хочешь. Она внизу, в каземате, там же, где в клетке сидел и я. Только там есть еще одна клетка. В этой клетке её и держат.
Арисса затряслась от гнева.
— Уходи! Не желаю слушать твои глупости! Они мне давно надоели!..
— Хорошо, мама. Прости.
Когда утром Фрисс и Биотт с отрядом дворцовой стражи ворвались в подземелье — они нашли дорогу по кровавым пятнам на полу, — они застали там Ибрисса.
Он сидел прямо на полу, рядом с клеткой Калассы. Каласса была мертва. Петля затянулась на её шее, из черного рта глядел обрубок языка. Она почти лежала на полу клетки, боком, а верёвка из полосок ткани, оторванных от подола, была привязана к решётке вверху.
Перед Ибриссом, на покрывалах и простынях, побуревших от крови, лежали куски мяса, внутренности, кости — всё по отдельным кучкам. А сам он, согнувшись, держал на коленях лоскут кожи и что-то писал, обмакивая кусок расщепленной и заостренной кости в кувшинчик, наполненный кровью. Руки у него были в засохшей крови, и бурые засохшие пятна покрывали лицо. Его ночная рубаха тоже стояла колом от высохшей крови, но Ибрисс, казалось, ничего не замечал. Он писал, очень низко опустив голову, потому, что в каземате было полутемно, и еще потому, что у него было слабое зрение.
Он не сопротивлялся.
Когда его связали и вытащили из подземелья, Биотт поднял один из лоскутков, исцарапанных рукой Ибрисса.
Там было написано: В человеческом теле 233 кости разной величины….
И что-то ещё, что Биотт уже не смог прочитать.
Алаамба
В каньон путники спустились ночью, чтобы избежать случайной встречи на дороге.
Алаамба сияла в лунном свете — ровная, гладкая, словно струя жидкого разлитого стекла. Дороги по обе стороны реки казались пустынны.