Дети выживших
Шрифт:
Вадемекум, втянув голову в плечи, склонился над чаном и принялся готовить раствор.
Астон ждал, пока Ваде приготовил раствор, потом дважды обтер горловину сосуда — тряпкой, смоченной щелоком. Потом смазал раствором края тяжелой стеклянной крышки. И крышка, и горловина, были обработаны шлифовальщиком, так что крышка закрывалась довольно плотно.
Обеими руками Ваде осторожно поднял крышку и вставил ее в горловину.
Все это время Астон молча сидел в кресле, наблюдал и не сделал ни одной попытки помочь Вадемекуму. Даже когда ему очень нужна была помощь: после того, как паз был залит раствором, нужно было стянуть железные скобы, которыми крышка прикреплялась к сосуду. Ваде, торопясь и потея, закрутил до упора винты на скобах. Опустил дрожащие от перенапряжения руки и повернулся к Астону.
Астон, наконец, поднялся. Оттолкнул Ваде, и почти без усилий довернул оба винта еще на полтора-два оборота.
Сосуд был зеленоватый, и стенки были неровными. Лежавший в нем человек казался искривленным, с огромной головой и уродливо длинными ногами. К тому же стекло было не совсем прозрачным, и лицо Нгара разглядеть было трудновато — в особенности при скудном освещении.
Астон снова сел в кресло, налил себе вина и стал цедить его маленькими глотками. Некоторое время спустя Вадемекум, так и не тронувшийся с места, кашлянул, прочищая горло, и осторожно заметил:
— Странно, магистр…
— Что? — лениво спросил Астон.
— Стекло изнутри не потеет.
Астон допил вино, поднялся, потянулся с хрустом и сказал:
— Богов не существует…
Отпер двери каземата, добавил:
— Кроме меня.
Туман висел над Старой столицей; глядя со стены бастиона, Азан думал, что все Приозерье наполнено этим густым, черным туманом.
Ибо это был не просто туман. Шумаар велел выжечь сады и виноградники вокруг столицы; они мешали штурму и не годились в качестве корма для тысяч его коней.
А в подземных мастерских день и ночь горел адский огонь, кузнецы отливали новые заготовки для стволов аррадатов.
— Металл кончается, магистр, — докладывал начальник мастерских Ферро. — Мы использовали даже те заготовки, что пролежали в хранилищах много лет. Их проела ржавчина.
— Если его очистить от ржавчины — останется самый прочный металл на свете, — ответил Астон. — Много лет назад мне пришлось побывать в одной далекой стране. Это страна на островах, но народ там един, и говорит на одном языке. В этой стране делают лучшие клинки на свете. И знаешь, как? Кусок металла погружают в болото на много лет. Потом вынимают. Ржавчина — это плохая часть металла. Кусок очищают от ржавчины и снова опускают в болото. Так делают много раз. И в самом конце остается сталь, самая твердая на свете… Впрочем, я думаю, аррадатов хватит.
— У нас больше нет запасов селитры, — сообщал Игнис, ведавший производством пороха.
— Надо лучше хранить тот порох, что уже сделан. Почему мне то и дело докладывают о взрывах?
Лицо Игниса — темное, усыпанное черными пороховыми точками, стало угрюмым. Он развел руками:
— Рабы не могут выполнять такую работу. Рабочие боятся. У них слишком короткая жизнь. Где мне взять новых мастеров? Приходится брать плохо обученных новичков…
— И новичков скоро придется отпустить. Нам нужны солдаты, а не калеки.
Наконец, Астон понял, что сделать большего нельзя. Хуссарабы будут штурмовать город, а в городе полно предателей…
Шумаар не повел войска на приступ. Он приказал копать длинные и узкие траншеи, которые зигзагами вели к городским стенам.
Траншеи начали копать утром. Со стен ударил огненный залп, но не принес успеха. Каменные ядра не попадали в цель, а когда аррадаты зарядили каменной крошкой, хуссарабы попрятались в траншеи, за груды выброшенной на поверхность земли.
К вечеру траншеи приблизились к городу на две сотни шагов.
Аррадаты снова сделали несколько залпов.
А утром оказалось, что траншеи подведены почти к самому городу. Азан приказал сменить прицел, воины принялись приподнимать деревянные лафеты, но все равно угол был слишком крутым, и окончание траншей, которые к тому же теперь были соединены между собой зигзагообразными ходами, оказались вне зоны обстрела.
А потом случилось то, чего не ожидали ни Азан, ни Астон. Снизу, из отрытых в земле позиций, ударили аррадаты врага.
На бастионе неожиданно появился Первый триумвир.
Пошамкав почти беззубым ртом, он сказал:
— Нечего удивляться. Эти аррадаты сделаны в наших мастерских. Я думаю, надо выслать послов…
— Послов? — удивился Азан.
— Да, послов. Надо договориться о сдаче.
Азан с потемневшим лицом взглянул триумвиру в глаза.
— Ты слишком стар, триумвир. Ты выжил из ума.
— А ты слишком молод, — ответил старик, — и еще не вошел в ум. Я, воевавший почти сто лет, видевший аххумов и прочих варваров с севера, говорю тебе: нынче нам не устоять. Разве ты не видишь эти траншеи? Разве не видишь, как хорошо они продумали штурм? Разве не знаешь, что армии, которая могла бы остановить их до начала осады, — такой армии у Нарронии больше нет? Подумай, и ты поймешь: надо сдаваться…
Азан молчал, впервые оказавшись в полной растерянности.
— Надо сдаваться, — повторил Триумвир. — И тогда мы сохраним этот прекрасный город. Конечно, они ограбят нас, может быть, даже заставят выплачивать дань. Но зато большая часть нарронийцев останется в живых… Азан, я очень старый человек, и давно уже не боюсь смерти, даже жду и призываю ее, — этот вечный покой, который само по себе есть блаженство. Так вот, я говорю, что граждане — самое ценное, что есть у любого государства, а жизнь подданных — самое ценное, что есть у правителя. Жизнь — она стоит больше, чем эти стены, аррадаты, и даже все золото, которое хранится в наших сокровищницах.
Азан покачал головой, выйдя, наконец, из оцепенения.
— Ты стар, и не понимаешь, что жизнь — ничто по сравнению с позором; что граждане, потерявшие свое государство, не достойны жизни. Они могут быть только рабами.
— А ты… Ты сед и глуп! — торжественно произнес триумвир.
Он развернулся и пошел к лестнице.
А спустя еще время Азан вдруг с изумлением увидел, что внизу, под стенами, появилась небольшая процессия — и впереди в парадном облачении выступал Первый триумвир! Он шел прямо к траншеям, шел так величаво, что никто — ни защитники города, ни хуссарабы — не посмели выпустить в него ни одной стрелы.