Дети
Шрифт:
– Так сейчас поговорим.
– Но что вдруг политика?
– Потому что я коммунист! Я оставляю движение, потому что я коммунист. Теперь ты все знаешь и можешь бежать всем рассказывать. Так вот!
– Так ты... ты пьешь шнапс, потому что ты коммунист?
– Да.
– И ты посещаешь Эльзу, по той же причине?
– Да.
– Так почему же ты пошел со мной сегодня собирать деньги для основного фонда существования Израиля?
– Долг обязывает. Но это последний раз.
– Нет, – на этот раз голос Иоанны решительный, – Не идут собирать деньги для основного фонда,
Трактирщица в углу качает головой: девушка в порядке, умеет вести себя с парнем. Их надо вести твердой рукой, этих парней.
– Ты же ничего не пила, – мягко обращается она к Иоанне.
– Нет! – кричит Иоанна в добродушное лицо трактирщицы. Именно она, столь к ней расположенная, видится ей источником все зол, словно она это Эльза, и шнапс, и коммунистическая партия. – Я ничего не хочу, я не пью в трактирах.
Испуганная трактирщица возвращается на место и опускается на стул: неужели она так сильно ошиблась в этой девице. У нее жесткий характер, и правильно делает парень, что оставляет ее. Теперь трактирщица не спускает глаз с Саула.
– Я ухожу, – Иоанна встает, – сама пойду.
– Иоанна! – Саул приходит в себя от потрясения. – Иоанна, что ты делаешь? Ты не можешь сама идти. Как ты доберешься пешком до дальних адресов?
– Мне все равно. Доберусь. – Она уже у двери.
– Иоанна, Иоанна, погоди! – Он хватает ее за руку.
– Как коммунисту, нет у тебя никакого права прикасаться ко мне.
– Иоанна, ты не должна убегать от меня, я тебе ничего не сделал.
– Сделал, многое сделал. Ты... ты оставляешь Движение.
Наконец она высказалась, но это не приносит ему облегчения.
– И что? Я не могу подвезти тебя на велосипеде?
– Я с тобой... на одном велосипеде?
– Без велосипеда ты не сможешь собрать ни гроша для Основного фонда. Я только буду возить тебя, понимаешь?
– А-а... – колеблется Иоанна, – я буду заходить в дома собирать пожертвования, а ты будешь меня ждать снаружи с велосипедом?
Не это он имел в виду. Полагал, что она будет говорить от имени Основного фонда, не так, как они собирали другие пожертвования вместе, когда он говорил, ибо был более убедителен, произносил короткие речи, по делу, и это приносило результат. Ее объяснения обычно очень длинны, архаичны и романтичны, не принимаются людьми. Но на этот раз, хотя и ясно, что она все испортит, он предлагает ей говорить? Ее агрессивность, к собственному его удивлению, заставило его не возражать.
– Хорошо, ты будешь заходить в дома, а я буду тебя ждать снаружи.
Только у велосипеда к нему немного возвращается уверенность и смелость:
– Но теперь сиди тихо, не двигайся все время в стороны.
Какой-то миг она размышляла – сказать ему или нет. Но теперь она ему не скажет. Он же коммунист. – С разочарованием на лице она влезает на велосипед. Двигается из стороны в сторону, Саул сердито дышит, велосипед петляет, вот-вот упадет.
Улицы, площади, мосты, светофоры, полицейские, снег. Много домов и мало люда.
Шоссе открыто перед этой парой на велосипеде. Огромные плакаты на стенах, поздравляющие с Рождеством, внезапно
– Это здесь. Первый наш адрес.
Узкая тихая улица. Старые дома, построенные в период власти кайзера Вильгельма Первого, прозванный народом солдатским королем, ибо любил видеть город, выстроенным по линейке улиц, как на параде. Смутный запах стоит в коридоре дома. Абсолютная тишина. Тяжелые дубовые двери скрадывают любой звук в домах. На всех стенах следы бывшей роскоши, облупившейся и отстающей от камня, – давняя память о прошлой жизни, более счастливой и почтенной, чем теперь.
Саул и Иоанна стоят, дыша с трудом у подножья широких ступеней. Сердце ее колотится от страха. Саул протягивает ей список и чековую книжку для подписи перекладывает из кармана своей куртки ей в карман, злясь, что как бы передает всю свою власть.
– Вайс, – говорит он мягким голосом, – Марлена Вайс, третий этаж, – садится на ступени, опускает голову в ладони. Несколько минут стоит она беспомощно перед закрытой дверью этой Марлены Вайс. Сухой кашель раздается снизу, из коридора, отдаваясь громом по всей лестничной площадке. Наконец она набирается смелости и нажимает кнопку звонка. Слышны шаги ног, тянущих домашние туфли. Иоанна чувствует свое сердце у шеи.
– Я пришла за пожертвованием, – роняет Иоанна в смущении слова женщине, открывшей дверь, глаза которой изучат черноволосую замерзшую девушку.
– Мы не даем никаких пожертвований.
– Нет, нет. Я от имени Основного фонда существования Израиля.
– Заходи.
Темный коридор с множеством шкафов. Из одной комнаты раздается женский голос: – Кто пришел, мать?
Из другой комнаты доносится голос другой женщины.
– Кто там пришел?
Женщина, ведущая Иоанну, отвечает обеим:
– Пришли из Основного фонда существования Израиля.
Дом полон женскими окриками – «Мать», «Мама» – печаль охватывает Иоанну. Хозяйка одета в утренний халат из темной шерсти. В темных ее волосах много седых прядей, толстые и тяжелые веки скрывают на половину глаза, словно она не в силах их поднять. Толстые веки старят ее, хотя она вовсе не стара. У нее много морщин. Обе они входят в комнату, где тоже много старой тяжелой мебели, шкафов и диванов. Посреди стол, накрытый чистой скатертью, на которой стоит кофейник под вязаной салфеткой.
– Садись, детка,– приглашает хозяйка и добавляет чашку к трем на столе. – Ты совсем замерзла. Выпей чашку горячего кофе.
Саул бы не удостоился такого приглашения. А сразу приступил бы к делу, быстро завершил его, и затем отправился бы дальше. Но настроение у Иоанны совсем иное, когда она слышит оклики «Мама». Оно явно не располагает к сбору денег и деловому разговору. К тому же открывается дверь, и две женщины входят в комнату. Одна старая, опирающаяся на палку, с трудом нащупывает дорогу. Марлена торопится ей на помощь: