Детство без Интернета
Шрифт:
Надоедало бить камни, тогда на рельсы выкладывали выпрошенные у родителей медяки и теперь мерились у кого тоньше и длиннее раскатались монетки от прошедшего паровоза.
Или же на ходу пытались заскочить на пустые платформы. Тут меня чуть не раздавило под колёсами. Все заскакивали с середины платформы, а я решил между платформ. И неудачно, свалился и прямо на рельсы и успел увидеть, как на меня накатывало огромное отполированное колесо. Но другие пацаны успели меня выдернуть за ноги и я лишь ободрал об острую насыпь лицо и ладони, и теперь вместе с остальными испуганно убегал от разъярённого машиниста.
И таких опасных развлечений было много. В один из солнечных дней конца весны, за окнами школы сильно загрохотало. Это недалеко, на стрельбище проходило метание боевых гранат и сразу после уроков мы помчались туда, боясь, что занятие у солдат закончиться, раньше, чем мы туда прибежим. Но разрывы продолжали грохотать, а нас остановило оцепление и нам оставалось только слышать совсем
И через пятнадцать минут увидели: сначала гранату, летевшую через наши головы… А потом гулкий разрыв в воде в пяти метрах от нас, белый столб воды, поднявшийся, как нам показалось до самых небес. И с этих небес эта вся вода упала на нас обратно. Но мы даже её не почувствовали, потому что от величайшего испуга, сами попрыгали в воду и теперь по пояс в воде, под громкую ругань офицеров, захотевшие поглушить рыбу, мчались быстрее самых ловких пловцов.
Домой заявились только под вечер, обсохнув в лесу у жаркого костра, ожидая ругань и порку от родителей. Но всё прошло гладко, так как было не до нас – мама, дед и брат увлечённо вылавливали самодельным сачком картошку из воды, затопившей наш подвал. Складывали в ведро и выносили на веранду, для последующей сушки.
9 мая 1965 года, в воскресенье случилась тёплая и тихая погода для Урала. Даже непривычно было видеть своих родителей в такой праздничный день серьёзных и задумчивых. Отец с утра выпил только рюмку водки и что было тоже необычным, решительно отказался от следующей. Прослушав по радио праздничный репортаж с парада на Красной площади, всё взрослое население, а за ними и детвора собрались на пустыре за крошечным поселковым детским садиком и зажгли огромный костёр. Стояли вокруг него, смотрели в огонь и вспоминали своих родных погибших на войне. Пели в полголоса песни тех лет и снова, молча, смотрели в огромное и трескучее пламя. Даже мы, дети, тоже притихли и не шалили как обычно. Отец стоял с дядей Петей, машинистом крошечного паровозика нашей узкоколейной железной дорогой, связывающей отдалённые посёлки с «Большой землёй», от которой до настоящей «Большой земли» были ещё сотни километров либо по воде, либо по разбитым таёжным дорогам.
Отец в войну был пацаном и в эвакуации с родителями. А дядя Петя провоевал всю войну – с первого дня до последнего. И, стоя рядом с ними, невольно стал свидетелем грустного рассказа дяди Пети. Если в Орше в рассказах бывших партизан, подпольщиков было много лихости, смелости, боевых эпизодов, то тут я услышал другое и, разинув от удивления рот, слушал рассказ, пронизанный неким сожалением, раскаянием и печалью
– Я ж, Антоныч, уже год до войны прослужил в армии. И очень удачно попал – в армейский рембат. Но в Белоруссии, все прелести лета 41 года испытал на своей шкуре полностью. Нас же в первую ночь самолётами раскатали. А потом отступление, в ходе которого нас совсем оставили без остатков автомобилей и мастерских и шлёпали на восток уже пёхом. Под Минском попали в окружение и как мы оттуда вырвались… Это наверно спасибо надо сказать нашему командиру. Но всё равно два месяца шли к своим по тылам немцев и наконец-то вышли. Сумел сохранить командир батальона и людей, и знамя, поэтому наш рембат уже через несколько дней стал опять полноценным ремонтным батальоном и полным ходом ремонтировали всё, что нам притаскивали. Вот я в нём и прошёл всю войну. Без ранений и контузий и мне всегда немного стыдно перед настоящими фронтовиками, когда бываем вместе и вспоминаем войну. А с другой стороны, нас – кто с первого дня и до последнего воевали – к концу войны осталось очень мало. И был бы в пехоте с первого дня, вряд ли сейчас стоял здесь и разговаривал с тобой.
И вот ещё что меня гнетёт, из-за чего я не люблю рассказывать про войну. Хоть и служил в рембате, но за все четыре года войны всё-таки убил трёх немцев. Может быть и больше, но вот этих троих убил точно, потому что видел и знал, что это их убил Я. Первых двух – это при выходе из окружения. Одного с винтовки в упор застрелил, а второго штыком запорол. И ты знаешь – ни фига не сожалел и даже не заморачивался по этому поводу. А вот третьего убил в конце апреля 45 года, в Германии и до сих пор в глубине меня сидит вина за его убийство. Всё понимаю – враг. Не убил бы его, то он меня грохнул, не задумываясь и судя по его внешности, наверняка и не переживал бы по этому поводу. А вот я переживаю, да ещё, чёрт побери, виноватым чувствую. Мы ж тогда стремительно двигались вперёд, вернее наши передовые части, а мы еле за ними поспевали. И часто получалось так – они вроде бы заняли очередной немецкий городок или деревню и пошли дальше вперёд. А как только наши уходят, туда непонятно откуда заходят немецкие подразделения. И вот так же у нас получилось с небольшим городишком. Наши танки и пехота проскочили через него без всякой стрельбы и без задержек. А мы следом сунулись и нас тут же обстреляли. Да так плотненько. Две машины сожжено, пять убитых и семь раненых. Во как. Ну и решили мы их там зажать и уничтожить. Хоть и ремонтники, но конец войны и опыт-то был у нас. Это ведь не сорок первый год. И вот нашему отделению достался какой-то небольшой заводишко на самой окраине. Если в центре города постоянно слышалась стрельба, то у нас тут была тишина. Потом уже поняли, оказывается наше отделение, даже не подозревая, потихоньку втягивалось в огненный мешок. Идём настороженно, цепью, крутим головами во все стороны – тишина и никого не видно на огромном дворе. И тут сержант мне говорит: – Ты, Петро, вон с той стороны зайди за здание. Погляди и постой там. А мы с этой стороны зайдём и если тут кто-то есть, то они в твою сторону побегут… Ну.., а ты там их или вали… Или в плен бери. Сам там по обстоятельствам действуй….
И вот я отбегаю в сторону, заворачиваю за угол, а там такой небольшой уютный закуток, шириной так метров в десять. И с одной стороны забор двухметровый и каменный, а с другой вот это здание цеха. И в конце тоже каменный забор. И всё тут чистенько, аккуратно разложено. Ну…, никак у нас у русских. И никого и даже места для манёвра или засады нет. Всё насквозь просматривается. Но самое главное из-под стены цеха выходит облицованная булыжником неглубокая канава, пересекает закуток и ныряет под забор, а там… до густых кустов метров тридцать.
Вот тут я прямо сразу врубился – если наши кого-то там шуганут, то именно здесь те и полезут, чтобы смыться. Встал плотно спиной у стены цеха, ноги широко расставил по краям канавы, винтовку со штыком приготовил и замер. А погода, ну прямо летняя – тепло, солнце, ветерочек такой лёгенький вдоль земли тянет. Вообще изумительная погода, когда нужно думать о чём-то приятном и хорошем.
Чуть расслабился и только подумал, что для нашего отделения всё также хорошо и закончится – как началась жуткая стрельба с той стороны здания. Блин!!! Я даже дёрнулся в ту сторону, чтобы бежать на помощь своим, но сразу вспомнил приказ сержанта – Держать эту сторону и валить всех, кто не сдаётся. А там ведь мочилово нехило идёт. Стою, жду, а самого прямо распирает, чтобы бежать туда, потому что дело уже до гранат дошло. Но стою. Сержант ведь надеется, что я тут их буду встречать. И точно. Минут через пять боя, слышу в канаве под стеной сильно зашуршало и послышался тихий немецкий говор. Лезет кто-то. Сначала показались руки, автомат в левой руке, потом показалась голова, плечи. И вижу, что лезет молодой парень. Белокурые и потные волосы на голове, крепенький такой весь из себя. Поднимаю винтовку, чтобы его штыком запороть и тем самым не дать остальным вылезти и смыться. А тот уже наполовину вылез из-под стены и видать что-то почувствовал и мгновенно… Я даже глазом не успел моргнуть, как он перевернулся на спину и увидел меня, винтовку со штыком, уже занесённую над ним… И надо бы колоть его…, а я застыл. Как щёлкнуло у меня в голове. Прошло двадцать лет, а до сих пор помню всё, до мельчайших деталей вот тот момент. Как на фотографию смотрю. Немецкий парень, лет двадцать-двадцать один, китель у него на груди расстёгнут и видно майку мокрую от пота, грязное лицо и глаза. Совершенно не испуганные, даже не удивлённые от внезапного обнаружения здесь русского солдата, а сосредоточенные и мысль в них прямо стоит: – Надо успеть опередить русского…, – и рука, так медленно начинает шевелиться у него, поудобнее перехватывая автомат.
А я стою над ним, занёс для удара винтовку и как под гипнозом, смотрю на его волосы. Часть волос прилипла к потному лбу, а те что повыше… С ними лёгкий ветерочек играет, колыхает так ласково – туда…, сюда… А тут чуть сильнее дунул и прядка волос падает тому на глаз и он чисто машинально, уголком губ резко дунул и волосы обратно на лоб ему упали. И как-то это так непосредственно получилось, совсем по-детски, что я взял и улыбнулся ему и он мне тоже улыбнулся, по-хорошему и открыто. Мы на какое-то мгновение забыли про войну и что мы друг для друга враги.
Не знаю, чем для него всё это закончилось, если он был один. Наверно, сдался. А тут его с той стороны стены затеребили за ноги, типа – Чего ты там остановился? Давай быстрей…
И он очнулся быстрее чем я, резко поднял автомат, даже успел дать короткую очередь, но я его опередил. Ему не хватило какой-то полсекунды и я ударил штыком прямо в сердце.
На этом всё и закончилось. Пятерых немцев мы взяли в плен, этот был единственный убитый с их стороны. У нас тоже один убитый и двое раненых, но легко. И в городе всё в принципе для батальона закончилось малой кровью. И может быть, я не особо этого последнего немца и вспоминал, и не переживал. Но наш батальон на следующий день остановился в другом городе уже на постоянку. Мы там простояли до конца войны и после войны стояли, обустроившись. Оттуда я и демобилизовался через полгода. Так вот наше отделение определили на постой к немецкой пожилой паре. Дом богатый и просторный, сад ухоженный тоже присутствовал. Муж и жена уже в почтенном возрасте, лет так под семьдесят. Он работал инженером по коммунальному хозяйству, она учительница в городской гимназии. Уважаемые в городе люди. Отношение к нам с их стороны было подчёркнуто вежливое. И мы к ним не лезли. Отделение заняло три комнаты, у нас был свой отдельный вход. У них своя половина и пересекались мы только во дворе или в саду. Да ещё когда надо им что-то было забрать или наоборот принести в наши комнаты.