Девочка-лёд
Шрифт:
Отступаю на шаг и недовольно поджимаю губы.
– Паровоз, поехали, а? – кричит его друг по прозвищу Кабан. – Тащи уже сюда свою тёлку.
– Закрой рот, – орёт ему в ответ.
– Ляль, – тихонько, почти шёпотом. Ульянка. Тянет меня за руку, и я замечаю свет фар.
– Нам пора, – делаю шаг влево, но Илья меня останавливает.
– Завтра приду. Разговор есть.
Ничего не отвечаю, просто киваю и тащу за собой перепуганную насмерть сестру, чтобы поскорее оказаться в полупустом автобусе. Подальше от этого места и
Заходим в старый пазик. Отдаю водителю деньги за проезд и прохожу в конец салона. Сажаю Ульянку повыше, на самое тёплое место. Всё это время чувствую на затылке тяжёлый взгляд. Поворачиваюсь к окну, когда автобус трогается. Паровоз всё ещё стоит на остановке. Смотрит прямо на меня. Вскидывает вверх широкую ладонь, прощаясь.
– Боюсь его, – признаётся мелкая.
– Всё нормально, котёнок, Илья тебя не обидит, – успокаиваю её я, присаживаясь рядом.
– Почему он паровоз? – хмурит брови и чешет лоб.
– Потому что фамилия такая, Паровозов, – жму плечом, пытаясь успокоиться.
Я действительно всеми правдами и неправдами стараюсь избегать Илью. Виной тому эти его недвусмысленные намёки на то, что я должна с ним встречаться. Этим летом он проходу мне не давал. На обе деревни раструбил, что я «его». С чего взял непонятно…
Вообще Илью я знаю с детства, хоть он и старше меня на три года. Раньше он дружил с моим двоюродным братом, Женей, который трагически погиб прошлой весной. До сих пор мороз по коже. Был человек и вдруг его не стало… О случившемся говорили все вокруг, ведь обстоятельства его смерти вызывали уйму вопросов. Женю застрелили на пустыре соседнего села Жулебино. Вроде как из-за девушки, но история настолько странная и тёмная, что Паровозов до сих пор голову ломает, ведь та самая Катя, из-за которой это якобы произошло, тоже пропала без вести.
Ужас ещё и в том, что спустя два месяца после трагедии, мать Жени, мою родную тётку, нашли в реке. Говорят, утопилась с горя.
Кутаюсь в тонкую кожаную куртку. Тёплый старый свитер уже ситуацию не спасает. Ещё немного, и похолодает сильнее, а верхней одежды на зимний период у меня пока нет. Пуховик, который я носила несколько лет подряд, уже никуда не годится. Я итак весь прошлый год нарочно приходила в гимназию пораньше и уходила поздно, чтобы как можно меньше народу попадалось в раздевалке.
Вспоминаю, как Грановская, брезгливо морщась, обратилась с просьбой к гардеробщице. Попросила убрать мою куртку от своей драгоценной шубы. Велела повесить её отдельно и обработать дихлофосом. Мол, мало ли, какую заразу я притащила.
Эту её речь, пропитанную острым пренебрежением, слышали все, кто стоял в очереди. Видимо, один из них и пустил слух о том, что у Лисицыной якобы вши. Меня даже врач с урока забрал, чтобы осмотреть. На потеху «любимым» одноклассникам и ликующей Вероники Грановской.
Автобус катится по колдобинам. В салоне играет Верка Сердючка «Всё будет хорошо». Старушка,
Выходим на пересечении Лесной и Озёрной. Тут уж пешком. Благо недалеко, минуты три. Редкие фонари освещают покосившиеся дома, во многих из которых давно уже не горит свет, ведь там никто не живёт. Идём быстрыми шагами по просёлочной дороге и я думаю о том, что не хочу видеть завтра Илью. О чём он хочет поговорить со мной? Я ведь давно дала понять, что не могу ответить ему взаимностью. Взрослый, опасный. Чего хорошего ждать?
– Ляля, Улечка! – выходит нам навстречу баба Маша.
С грустью отмечаю тот факт, что она стала передвигаться ещё медленнее. К сожалению, с годами проблем со здоровьем только прибавляется.
– Мои ласточки, – обнимает она сначала меня, а потом и Ульянку. Начинает щекотать её, и та заливается звонким смехом на всю улицу.
Идём следом за бабой Машей. По дороге к сестре пристаёт Пират, рослый, закормленный до невозможного кобель «дворянской» породы. Проходим в дом. Раздеваемся. Бабушка Маша сразу ведёт нас на кухню. Как я и предполагала, на плите красуется большая кастрюля с первым.
– Кожа да кости, Ляль! Мать голодом вас морит? – качает головой она и ставит перед нами тарелки, наполненные до краёв.
– Всё нормально, – вдыхая запах наваристого борща, отвечаю я.
– Да где ж оно нормально-то, девочка? – машет рукой и проходится платком по морщинистым векам. – На ночь глядя приехали. Выгнала?
– Нет, я просто с работы, потому и поздно, – отправляю первую ложку в рот и аж зарыдать хочется, настолько вкусно… У меня так хорошо не получается, хотя все секретики я у неё выведала.
– Тебе б учиться, деточка, а ты работаешь, – тянет носом и утирает слёзы.
– Так я ж не на полную смену, всё успевается, ба… Как ты сама? Ноги болят?
– Болят, милая. Ой как болят, но я то уж перечница старая, увядаю потихоньку, куда деваться.
– Может, лекарства какие-то нужны?
Отмахивается. Если и нужны ни за что не скажет. Придётся самой спросить у соседки, работающей в поликлинике Жулебино. В Бобрино своей нет. Да тут вообще уже почти ничего нет. Школу и ту закрыть хотят. Некому учиться, некому работать. Беда… и сколько таких вот никому не нужных, вымирающих сёл и деревень по России?
Ульянка, как всегда, оставляет гущу, обижая бабу Машу. Морщит маленький носик и просится посмотреть мультики по телевизору. Я же, помыв посуду, иду в бывшую спальню матери. Всё равно ничего делать на ночь не дают. Тут правило простое: в девять – отбой, а все дела на раннее утро переносятся.
Стою напротив трюмо с зеркалом, расчёсываю волосы щёткой. Баба Маша стучится, и я опять ругаю её. Это ведь мы у неё в гостях.
– Ты так похожа на свою мать, – кряхтя, садится на застеленную кровать. – Как она, Алён? Так и пьёт по-чёрному, да?