Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
— Да, гражданин, — ответил Симурдэн.
— Ну, так что же из этого! — воскликнул Дантон. — Дельный священник стоит всякого другого. В революционные эпохи священники переливаются в граждан, как колокола — в монеты и в пушки. Данжу — священник, Дону {186} — тоже. Тома Лендэ {187} состоит епископом эврезским; да вы сами, Робеспьер, сидите в Конвенте бок о бок с епископом бовэским Массье. Старший викарий Вожуа входил в состав комитета десятого августа. Шабо {188} — капуцин {189} . Жерль {190} принимал
— Да, и предложение это было поддержано, — захихикал Марат, — фигляром Колло-д'Эрбуа {195} . Они вдвоем сделали дело: священник повалил трон, комедиант низверг короля.
— Возвратимся, однако же, к вандейским делам, — вмешался в разговор Робеспьер.
— Ну, так что же там нового? — спросил Симурдэн. — Что творится в этой вашей Вандее?
— А вот что, — ответил Робеспьер, — она нашла себе предводителя; она вскоре станет кошмаром.
— А кто этот предводитель, гражданин Робеспьер?
— Это бывший маркиз Лантенак, присвоивший себе титул бретонского принца.
— А-а, я его знаю, — проговорил Симурдэн, кивнув головой. — Я был священником в его поместьях. Прежде он больше занимался женщинами, чем войной, — прибавил он, подумав немного.
— Точно так же, как Бирон, командовавший в Лозэне, — заметил Дантон.
— Да, да, это бывший жуир, — задумчиво продолжал Симурдэн. — Он должен быть ужасен.
— Поистине свиреп, — подтвердил Робеспьер. — Он сжигает дотла селения, добивает раненых, умерщвляет пленных, расстреливает женщин.
— Как?! Неужели женщин?
— Да. Он, между прочим, велел расстрелять одну женщину, при которой было трое детей. Неизвестно, что сталось с ребятами. А впрочем, он несомненно полководец, знающий военное дело.
— Это верно, — согласился Симурдэн. — Он участвовал в Ганноверской войне {196} , и еще в то время солдаты говорили: «Наверху Ришелье {197} , внизу — Лантенак». Настоящим главнокомандующим был в то время Лантенак. Порасспросите-ка об этом вашего товарища Дюссо {198} .
Робеспьер задумался на минуту и потом проговорил, обращаясь к Симурдэну:
— Ну, так вот, гражданин Симурдэн, человек этот уже три недели как в Бретани.
— Его нужно объявить стоящим вне закона, нужно назначить цену за его голову.
— И то и другое уже сделано.
— Нужно обещать тому, кто его схватит, большую сумму денег, да не ассигнациями, а золотом.
— Это уже сделано.
— Затем его нужно отправить на гильотину и отрубить ему голову.
— Это будет сделано.
— Кем?
— Вами.
— Мной?
— Да, Комитет общественного спасения назначит вас своим делегатом в Вандее, и притом с самыми обширными полномочиями.
— Принимаю, — лаконически ответил Симурдэн.
Робеспьер обладал драгоценным для государственного человека качеством — быть быстрым в своих решениях. Он вынул из лежавшей перед ним кипы бумаг белый лист, в заголовке которого были следующие слова: Французская республика единая и неделимая.
— Да, я принимаю. Против неумолимого — неумолимый. Лантенак свиреп — и я буду свиреп. Борьба не на жизнь, а на смерть с этим человеком. С божьей помощью я избавлю от него республику. — Здесь он остановился и затем прибавил: — Все равно: ведь я священник, я верую в Бога.
— Теперь все это устарело, — заметил Дантон.
— Я верую в Бога, — повторил Симурдэн невозмутимым голосом.
Мрачный Робеспьер одобрительно кивнул ему головою. Симурдэн спросил:
— При ком я буду состоять делегатом?
— При начальнике экспедиционной колонны, высланной против Лантенака, — ответил Робеспьер. — Только я предупреждаю вас, что это дворянин.
— Вот тоже вещь, которой я не придаю ни малейшего значения. Что же такое, что дворянин? Велика важность! — воскликнул Дантон. — О дворянине можно сказать то же, что и о священнике: если он за нас, то он хорош. Знатность рода, это, конечно, предубеждение; но именно потому-то ей и не следует придавать одностороннего значения. Скажите, Робеспьер, разве Сен-Жюст — не дворянин? Флорель де Сен-Жюст, черт побери! Разве Анахарсис Клоц — не барон? Разве наш друг Карл Гессен, не пропускающий ни одного заседания клуба башмачников, не принц и не брат царствующего ландграфа Гессен-Ротенбургского? Разве друг Марата Монто {199} — не маркиз де Монто? В Революционном трибунале заседает один священник — Вилат {200} и один дворянин — маркиз Леруа де Монфлабер. А между тем оба они — люди вполне благонадежные.
— Вы еще забыли, — вставил свое слово Робеспьер, — председателя Революционного трибунала Антонеля {201} , настоящее имя которого — маркиз Антонель.
— А разве не дворянин Дампьер, — продолжал Дантон, — недавно погибший под стенами Конде в рядах республиканских войск? Разве не дворянин Борепэр, который предпочел пустить себе пулю в лоб, не желая впустить в Верден пруссаков?
— Однако все это не мешает тому, — проворчал сквозь зубы Марат, — что, когда Кондорсе {202} сказал: «Гракхи были знатного рода», Дантон крикнул Кондорсе {203} : «Все дворяне — изменники, начиная с Мирабо и кончая тобой».
— Гражданин Дантон, гражданин Робеспьер, — раздался серьезный голос Симурдэна, — вы, может быть, имеете основание полагаться на дворянство, но народ на него не полагается, и он имеет на то право. А когда на священника возлагается обязанность наблюдать за дворянином, то на него возлагается двойная ответственность, и священник должен быть непреклонен…
— Совершенно верно, — вставил Робеспьер.
— И неумолим, — добавил Симурдэн.
— Хорошо сказано, гражданин Симурдэн, — заговорил Робеспьер. — Вам придется иметь дело с молодым человеком, и вы, конечно, будете импонировать ему, будучи вдвое старше его. Нужно руководить им, но в то же время и щадить его. Он, по-видимому, не лишен военных дарований: относительно этого предмета сходятся все донесения. Он только что прибыл с нашей восточной границы, где показал чудеса храбрости. Он прекрасно умеет командовать. В течение двух недель он отлично действует против этого старого маркиза Лантенака. Он не перестает теснить и гнать его перед собою: вероятно, вскоре он прижмет его к морю и сбросит его туда. Лантенак хитер, как старый полководец, а наш военачальник по-юношески смел. Немудрено, что у него уже появились враги и завистники. Так, например, генерал Лешелль, несомненно, ему завидует.