Деяние XII
Шрифт:
– Господин президент… сын мой, может быть, вы хотите исповедоваться?
Юноша-старец резко вскинул лохматую голову. Его глаза стали совсем белыми, лишь где-то в глубине их зажглись красные отсветы.
Монсеньор отшатнулся, но тут же понял, что на мгновение впал в фантазию: юноша глядел испытующе и чуть удивленно – не более.
– Интересное предложение… святой отец… Как же я забыл… Я ведь и правда принадлежу к Римско-католической Церкви. Хотя это выражение мне и не нравится… А вам, отче, откуда это известно?
– Священникам часто многое открыто, сын мой Кимбел…
Сахиб
– Да, святой отец, примите мою исповедь.
Старый архиерей поднялся с кресла. Лицо его слегка побледнело, но выражало решимость. Знаком пригласив Сахиба следовать за ним, он твёрдым шагом пошел к домовой капелле, вход в которую был на противоположной стороне двора.
Храм казался небольшим лишь снаружи – во время торжественных служб зал вмещал сотни людей. Но сейчас здесь царила гулкая тишина и полумрак, слегка разреженный несколькими электрическими лампадами. Из тьмы то тут, то там выступали манерно изогнутые фигуры на фресках, с тонким, почти маниакальным изяществом выписанные мастером тревожного XVIII века. Нервные исступленные лики святых словно бы изнутри пожирала тоска.
Перекрестившись, Монсеньор вошёл в алтарь и вскоре вернулся в кружевной рочетте и столе поверх своей красной сутаны. Сахиба он нашёл там, где оставил – слово бы в затруднении стоящим в проходе между скамьями. Священник приглашающим жестом указал ему на исповедальню, но юноша отрицательно помотал головой.
– Встаньте на колени, сын мой, – мягко попросил Монсеньор.
Сахиб упал, словно ему подрубили ноги.
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! Повторяйте за мной.
В пустом храме странно звучала одинокая молитва:
– Исповедую перед Богом Всемогущим, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга…
– Моя вина, моя вина, моя великая вина, – глухо повторил Сахиб за священником.
Тот подошел ближе.
– Давно ли вы в последний раз исповедовались, исполнены ли наложенные на вас епитимьи?
– Святой отец, я никогда не исповедовался… Позвольте мне рассказать всё с начала, иначе толка не будет.
– Говорите.
– Вы бы сели, ваше высокопреосвященство, это будет долго…
– Говорите, – повторил Монсеньор.
– Хорошо. Я родился на севере Британской Индии, там, где сейчас Пакистан, в 1875 году.
Сахиб прервался, словно давая Монсеньору время переварить это поразительное заявление.
Но тот лишь произнёс:
– Продолжайте.
Президент Клаба сделал движение головой, будто хотел взглянуть на священника.
– Мой отец был солдатом ирландского полка колониальных войск. Мать…
– Я знаю, – неожиданно прервал его Монсеньор.
Сахиб понимающе кивнул.
– Вы, наверное, читали роман, написанный моим предшественником на посту президента Клаба?
– Да, и помножил два на два…
– Не вы один… Но в книге содержится отнюдь не вся правда. Более того – меньшая её часть.
– Вы перед Богом, а Ему нужна вся правда….
– Да, конечно… Я, белый сирота, брошенный в самом сердце Азии, беспризорный индийский мальчишка, был найден там сослуживцами отца – английскими масонами. Среди них были функционеры Большой игры – и низовой, геополитической, тогда очень интенсивной, и нашей, высокой. Тогдашний президент Клаба, вскоре, впрочем, уничтоженный Artel`ю, разглядел во мне игрока. Мне прочили великое будущее. Но факт моего существования необходимо было скрыть от общества. А это уже тогда было сложным делом – пара пронырливых репортеров даже успела написать о спасении белого дитя в варварской стране. Дело тянуло на хорошую сенсацию. И тогда…
Сахиб склонил голову ещё ниже.
– …Тогда Клаб принял решение провести операцию прикрытия – занять мозги соотечественников другой, более жареной сенсацией, чтобы первые публикации обо мне были забыты. Джек Потрошитель…
– Господи, помилуй, – вырвалось у Монсеньора.
– Да. Убийства проституток надёжно отвлекли внимание от моей скромной персоны и дали возможность тихо устроить меня на учебу в Индии. У тогдашнего нашего президента были и другие резоны в этой операции, но я сейчас в них вдаваться не буду.
Неожиданно Сахиб, не поднимая головы, рассмеялся, коротко и сухо. Монсеньор вздрогнул.
– Я рассказываю вам это, святой отец, не как свой грех – я тогда понятия не имел обо всём этом. Только что узнал о Большой игре, и, хоть плохо понимал её суть, чувствовал в ней нечто грандиозное. И знал, что предназначен для неё. Потому прилежно учился всем наукам и угождал моим руководителям и наставникам во всём, лишь бы остаться в Игре. Вы понимаете?
– Кажется, да… – произнёс священник с некоторым отвращнием.
– Полноте, падре, – засмеялся, заметив это Сахиб, – я ведь был маленьким уличным индусом, для которого в этом не было ничего дурного. Впервые посетил бордель в двенадцать лет, а уж когда первый раз был близок с мужчиной – и не помню.
– Господи, помилуй.
– Примерно тогда я встретился со своим предшественником – он был молод, но уже по уши в делах Клаба. Я почувствовал, что этот джентльмен – человек значительный. Что он разглядел во мне, не знаю, но позже, когда он принял полномочия президента, а я стал самым молодым членом правления Клаба, думаю, он уже наметил меня на место своего преемника. Он, без сомнения, был не только великим писателем, но и гением информационных диверсий, того, что янки стали недавно называть «спин-войнами». Короче, он дополнительно прикрыл меня, попросту, «стёр мою личность», как рекомендует один современный шаман. Написал обо мне роман, который стал знаменитым. И всё, для широкой публики в реальности я перестал существовать. Ловко, не правда ли, святой отец?..
– Да… ловко.
– Конечно, то, что было нужно, в романе опущено или переврано. Обстоятельства моей учебы, например, подробности операций, в которых я участвовал, ну, и все вещи, которые могли покоробить моих викторианских соотечественников… Но мой характер схвачен там очень верно, насколько я могу судить о себе тогдашнем. Таким я и был – смелым и весёлым, беззаботным, преданным друзьям и Игре.
Сахиб замолчал и Монсеньор на мгновение решил, что тот борется с рыданием, но когда юноша заговорил вновь, голос его был по-прежнему сух и ровен.