Диагноз: Любовь
Шрифт:
Я кивнула.
— Вот сейчас и начни.
Я вдохнула и замерла. Эд ждал.
— Ну же.
Я выдохнула и снова остановилась. Он ждал.
— Дыши, черт тебя возьми!
Мы оба рассмеялись.
— Воздух, — сказал Эд, — тебе нужно много воздуха.
Глава 20
Покупка времени
Или пациент будет жить, и ты попытаешься понять это, недоумевая. Или пациент не будет жить, и ты попытаешься понять это, недоумевая.
В последнюю неделю февраля я появилась на Лоррейн-авеню после смены, надеясь пообедать. Алисия, открывшая мне дверь, держала в руках газету, а Ди возилась в кухне, чистила фасоль. Внутри пахло итальянским рестораном.
Дом ощутимо изменился всего за несколько недель, прошедших с Нового года. Емкости, в которых пекся хлеб, соседствовали в раковине с контейнерами для рвоты. Целлофановые пакеты с памперсами для Макса соседствовали с памперсами для Роксаны. В холодильнике рядом с капельницами с соляным раствором лежали кульки с красными, зелеными и желтыми перцами. Но не эти признаки болезни сделали дом совсем другим. Дело было в ощущениях.
— С кем он говорит? — спросила я, показывая на Бена, разгуливающего в гостиной с беспроводным телефоном. То, как он мерил шагами комнату, заставило меня вспомнить о разговорах с бабушкой. Она, должно быть, просто вне себя, оттого что Бен не только спит со своей девушкой с самого Рождества, но и бросил семинарию, чтобы пойти работать в «Старбакс».
— Это твой отец, — сказала Алисия, не объяснив, однако, почему мой брат такой взволнованный.
— Как Роксана? — спросила я.
— Все по-старому, — ответила Ди, что означало «плохо». — С прошлой недели она почти перестала есть. Теперь она либо спит, либо ее тошнит.
Бен передал мне телефон, и я услышала, как папа поздравляет меня с днем рождения — на день раньше. Внезапно звук его голоса заставил меня со страшной силой заскучать по дому. Я почти увидела, как папа сидит в маленькой каморке с мягким кожаным диваном под маминым портретом. На портрете она изображена совсем девочкой, с красными лентами в косичках. На ее лице застыло выражение, какое обычно бывает у человека, от которого слишком многого хотят.
— Чувствуешь себя старше? — спросил папа.
— Вообще-то да, — ответила я. — А как насчет тебя? Чувствуешь себя старше, зная, что твоим детям завтра исполнится тридцать?
— Какой же я дряхлый, прямо жуть, — усмехнулся папа.
— Я скучаю по тебе, — я сказала это прежде, чем осознала, что мои губы шевелятся. — Мне бы очень хотелось, чтобы мы с Беном оказались дома.
— Я бы тоже хотел увидеть вас здесь. Вы бы помогли мне паковать вещи. Бен сказал, что я переезжаю?
— Ты переезжаешь? — повторила я, заставив брата вынырнуть из комикса, в который он ушел с головой, и посмотреть на меня. Бен кивнул и пожал плечами, словно тут не о чем было беспокоиться.
— Я не могу жить в одном городе с такими сутягами, которые не позволяют никому иметь собственную яхту, — пожаловался папа. — Я ищу дом у воды, поближе к Аннаполису.
— И когда ты переезжаешь?
— Как только я приведу в порядок кухню и продам этот дом. Я двадцать лет прожил в суете и неурядицах. Забавно было наблюдать, как вы уезжаете, оставляя мне все свои вещи, складывая штабелями картонные коробки. Мне порой кажется, что я живу на складе.
Он добавил, что очень удивился, когда выяснилось, что наши коробки практически пустые.
— По меньшей мере в половине из них нет ничего нужного. Например, твоя коробка с надписью «Личное». Она была забита футболками! Одними футболками, Холли! — засмеялся папа. — Раз уж ты столько лет их носила, может, мне отдать их в Армию спасения?
— Пап, я храню их, чтобы сшить лоскутное одеяло, напоминающее о некоторых моментах моей жизни.
— Памятное одеяло из футболок, — задумчиво произнес папа. По его голосу я поняла, что ему трудно представить себе одеяло из кусочков воспоминаний.
Я на секунду остановилась. Бен когда-то сказал мне, что я отношусь к типу людей, для которых воспоминания всегда дороже текущего момента. Так было с отъездом мамы. До тех пор пока я не нашла письмо Саймона, прошлое не казалось мне плохим. Да, было нелегко, да, были месяцы тишины, которую нарушали резкие команды моей бабушки и папины истерики со швырянием посуды, которую он, правда, никогда не бросал в нас (просто ему хотелось пошуметь). Но я всегда помнила о правиле Евы — никакого-смеха-за-столом — и помнила, как всякий раз после этих слов мне хотелось смеяться. Раньше я не придавала этому значения. Теперь я ни в чем не была уверена. Возможно, одеяло из футболок будет таким же отвратительным, как мамин отъезд и ее измена.
Но я все равно хотела вернуться в свой дом, в дом, где мы жили с мамой. И мне все равно, какие времена там бывали.
— А это дело с переездом никак не связано с женщиной, с которой ты познакомился в Интернете?
Бен отложил комикс и уставился на меня. Судя по выражению его лица, он ничего не знал.
— С кем, с Карли? Нет. Я просто пытаюсь взять собственную жизнь в свои руки. Мне надоело сидеть здесь и ждать.
— Чего ждать?
— Того, что Ева оставит меня в покое. Того, что вы, детки, вернетесь домой. Мне кажется, что Бен и ты застряли за границей навечно. Может, мне и повезет увидеть когда-нибудь внуков. Но говорить они будут с английским акцентом!
Мысль о детях с английским акцентом заставила меня вспомнить о Мэттью Холемби и о том, что он не ответил ни на мою открытку с благодарностью, ни на последующие письма.
— Папа, будь реалистом, — сказала я. — Мы приедем сразу же, как только сможем.
— Так вот, когда приедете, будьте готовы к тому, что я поменяю место жительства, — заявил он. В последних словах отца я определенно уловила новые нотки.
— Ты счастлив, — улыбаясь, произнесла я.
Возникла пауза. Очевидно, папу ошеломил мой диагноз.