Диагноз смерти (сборник)

Бирс Амброз

V

Вот и все, что я хотел рассказать. Добавлю лишь, что Маргарет Корри стала моей женой. Она никогда не бывала в Оберне и дни, о которых я рассказал, – насколько их помню – провела дома, в Окленде, и все не могла понять, куда подевался ее нареченный и почему не пишет. А на днях я прочел в «Балтимор Сан» вот что: «Лекция профессора Валентайна Дорримора, известного гипнотизера, собрала вчера вечером весьма большую аудиторию. Профессор, проведший в Индии большую часть своей жизни, продемонстрировал несколько впечатляющих опытов, одним только взглядом погружая в гипнотическое состояние добровольцев из публики. Два раза ему удавался даже массовый гипноз: вся аудитория (кроме наших репортеров) видела самые невероятные вещи. Но самой интересной частью лекции был, конечно, рассказ о методах индийских факиров, знакомых нам по рассказам многих путешественников. Профессор утверждает, что эти маги, чье искусство он изучал, что называется,

в непосредственной близости, попросту погружают своих зрителей в транс, после чего они видят и слышат то, что угодно гипнотизеру. Профессор утверждает, что человека с высокой степенью внушаемости можно держать в надреальных сферах, предлагая ему все новые и новые видения, недели, месяцы и даже годы. И это, признаться, внушает некоторую тревогу».

Пустое задание

Генри Сейлор, который сцепился в Ковингтоне с Антонио Финчем и был убит, раньше работал репортером «Коммерческого вестника», издававшегося в Цинциннати. А в 1859 году пустующий дом на Виноградной улице этого города оказался в центре всеобщего внимания – там по ночам виделось и слышалось нечто странное. По убеждению многих уважаемых горожан, живущих поблизости, объяснить все это можно было только одним: в доме нечисто. Зеваки, собиравшиеся перед домом, видели, как в дом входили – а потом выходили из него – какие-то странные, неясные фигуры. Никто не мог сказать ни откуда они появлялись на лужайке, расстилавшейся перед домом, ни куда девались потом, когда из дома выходили. То есть говорилито много всякого, но всяк свое, и не находилось даже пары очевидцев, чьи свидетельства совпадали бы. Точно так же все они расходились и в описании самих фигур. Среди зевак находились смельчаки, которые отваживались стоять у самых дверей, чтобы преградить призракам путь, а если не получится, так хотя бы разглядеть их толком. Говорили еще, будто эти храбрецы не могли даже все вместе совладать с дверью – каждый раз их отшвыривала прочь какая-то неведомая сила, и некоторые при этом даже получали увечья. А потом дверь открывалась словно сама собой, чтобы впустить или выпустить очередного призрачного гостя. Здание это называли домом Роско – по фамилии семейства, которое проживало там в прежние годы. Потом они один за другим исчезли куда-то, пока от всей семьи не осталась только старая женщина, но и она вскоре уехала. Одно время ходили слухи о каких-то чудовищных преступлениях и чреде убийств, но ни один из них так никогда и не подтвердился.

Вот в один из этих беспокойных дней Сейлор и явился в редакцию «Коммерческого вестника» за очередным заданием. Там его ждала записка от редактора отдела городских новостей, в которой он прочел следующее: «Отправляйся в проклятый дом на Виноградной и покантуйся там до утра, только один. Если там и впрямь нечисто, слепишь пару колонок». Сейлор повиновался своему сюзерену – ему не хотелось терять место в газете.

Сообщив полиции о своих намерениях, он еще засветло залез в дом через окно, выходившее на двор, обошел комнаты – пустые, без мебели, но зато с обилием пыли – и наконец нашел в одной старый диван. Сейлор перетащил его в гостиную, расположился на нем и стал смотреть, как сгущается темнота – других занятий у него до поры не было. Но еще прежде, чем стемнело, на улице перед домом собралась, как обычно, толпа любопытных. Люди большей частью молчали, но хватало среди них и неуемных остряков, которые то и дело демонстрировали смелость и свободомыслие при помощи презрительных замечаний и грубых выкриков. Никто из них не знал, что в доме затаился наблюдатель. А Сейлор не хотел зажигать свет – окна без штор тут же выдали бы его присутствие, а это грозило осмеянием, а то и побоями. Кроме того, репортером он был добросовестным и не хотел делать ничего, что испортило бы собственные его ощущения или нарушило бы те условия, при которых, как принято думать, творится сверхъестественное.

Стемнело, и только рассеянный свет от уличного фонаря освещал часть стены в комнате, где сидел Сейлор. Внутренние двери он оставил открытыми по всему дому – и на первом этаже, и на втором, – но те, что вели на улицу и во двор, были закрыты и заперты. Вдруг толпа зашумела, и это заставило его подскочить к окну и взглянуть на улицу. Он различил какую-то фигуру, быстро идущую по лужайке к дому; видел он ее всего несколько секунд, а потом ее скрыл выступ стены. Он услышал, как открылась, а потом закрылась входная дверь… шаги в холле, тяжелые и поспешные… слышал, как кто-то поднимается по лестнице… а потом – топот в комнате наверху по голому, без ковра, полу.

Сейлор быстро достал свой пистолет, и по лестнице поднялся в верхнюю комнату, куда тоже падало

немного света с улицы. Там никого не было. Он услышал шаги в смежной комнате и пошел туда. В ней тоже было темно, тихо и пусто. Тут он обо что-то споткнулся, опустился на колени и ощупью нашел этот предмет. Это была человеческая голова, женская голова. Сейлор, человек с железными нервами, взял голову за волосы и отнес в комнату на первом этаже, ту самую, где было достаточно света от уличного фонаря. Там он поднес голову к окну и принялся внимательно рассматривать. Поглощенный этим занятием, он едва расслышал, что входная дверь быстро открылась и закрылась, и по всему дому зашаркали шаги. Он поднял взгляд от своей ужасной находки и обнаружил, что находится посреди настоящей толпы: комната была переполнена какими-то блеклыми мужчинами и женщинами. Он даже сначала подумал, что толпе зевак как-то удалось ворваться с улицы.

– Леди и джентльмены, – холодно сказал он, – вы видите меня при весьма подозрительных обстоятельствах, но я…

Его голос утонул во всеобщем хохоте – такого рода смех часто слышится в сумасшедшем доме. Все показывали пальцами на голову у него в руках, а когда он выпустил ее и она покатилась по полу, им под ноги, они развеселились еще больше. Сперва они заплясали вокруг головы с гротескными жестами и неописуемо непристойными движениями. Потом начали пинать голову, гоняли ее по всей комнате, от стены к стене, пихали и колотили друг друга, чтобы дорваться до головы и ударить по ней ногой, ругались, кричали и пели гнусные куплеты, а вконец расколошмаченная голова сама каталась по всей комнате, как будто была одержима ужасом и пыталась куда-нибудь убежать. Потом она выкатилась-таки в холл, и все наперегонки кинулись за нею. Через пару секунд хлопнула входная дверь, да так, что стены вздрогнули, и репортер остался один, в мертвой тишине.

Осторожно спрятав пистолет, который он все это время не выпускал из руки, Сейлор подошел к окну и выглянул. Улица была тиха и пустынна; фонари не горели; коньки крыш и дымоходы четко рисовались на фоне неба, розовеющего на востоке. Сейлор вышел из дома – дверь легко уступила нажиму его руки – и отправился в редакцию «Коммерческого вестника». Редактор отдела городских новостей на этот раз был в своем кабинете. Он спал. Сейлор разбудил его и сообщил:

– Ну, был я в этом проклятом доме.

Редактор посмотрел на него тупо, словно еще не совсем проснулся.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Неужто Сейлор?

– Самый он… А почему бы и нет?

Редактор ничего не ответил, только смотрел на него во все глаза.

– Я просидел там всю ночь… или около того, – сказал Сейлор.

– Говорят, что нынче там было на редкость спокойно, – сказал редактор. Он взял со стола пресс-папье и принялся внимательно его рассматривать. – А ты… видел что-нибудь?

– Ровным счетом ничего.

Дом, увитый лозой

Милях в трех от небольшого города Нортон, что в штате Миссури, близ дороги, ведущей к Мейсвиллу, до сих пор стоит старый дом, чьими последними жителями были Гардинги. В 1886 году он опустел, и нет, пожалуй, никакой надежды, что кто-то когда-нибудь в нем поселится. Беспощадное время и небрежение людей, живших вокруг, способствовали его преображению в весьма живописную руину. Человек нездешний, незнакомый с историей дома, едва ли счел бы дом «проклятым», но по всей округе за ним укрепилась именно такая злая репутация. Окна в нем были без стекол, дверные проемы – без дверей; в крыше зияли большие дыры, краска на досках, которыми он был обшит, облезла, и они посерели от непогод. Но эти верные признаки дурного места были частью скрыты от стороннего наблюдателя, а частью смягчены обильной листвой виноградной лозы, которая обвивала почти все строение. Вот об этой лозе, принадлежащей к той разновидности, которую ни один ботаник не возьмется определить точно, и будет наш рассказ.

Семейство, о котором мы уже упомянули, состояло из Роберта Гардинга, его жены Матильды, мисс Джулии Вент, ее сестры, и двух маленьких детей. Роберт Гардинг был мужчиной молчаливым и довольно неприветливым; друзей среди соседей он так и не обрел, да надо сказать, не больно и стремился. Лет ему было около сорока, он отличался скромностью и трудолюбием, а средства для жизни ему доставляла небольшая ферма – ныне она сплошь заросла кустарником и куманикой. Тут надо еще сказать, что на Гардинга и его невестку соседи посматривали неодобрительно: им, похоже, казалось, что те слишком уж много времени проводят вместе – но они, скорее всего, ошибались, поскольку в те годы никто бы не посмел открыто пренебрегать общественным мнением. Впрочем, в сельском Миссури моральный кодекс особенно строг и неукоснителен.