Диагноз смерти (сборник)
Шрифт:
Рассказывая, мужичонка совершенно преобразился. Когда он описывал эту сцену, комизм, точнее сказать, сарказм совершенно исчез из его речи, и мне было трудно подавить волнение. Он оказался прирожденным актером и так меня заворожил, что все мои симпатии были безраздельно на его стороне. Я шагнул к нему, чтобы пожать руку, но он вдруг ухмыльнулся и закончил со смешком:
– А когда Виски поднял свою башку, выглядел он – любо-дорого: волосы встопорщенные, рожа белая, как бланковая карта. Одежку можно было сразу на помойку нести, а ведь он тогда у нас щеголем числился! Глянул он на меня и тут же отворотился, вроде как наплевать ему на меня было. А тут в пальце моем, пауком укушенном, сильно так затокало, потом яд в голову ударил, и повалился бедняга Гофер наземь без памяти. Вот потому и на дознание не пришел.
– А чего ради ты потом держал язык за зубами? – спросил я его.
– Да вот такой уж у меня язык, – ответил Гофер, и видно было, что с этой темой он покончил.
– Вот с тех самых пор Виски стал лопать, не просыхая, тогда же и на желтых вызверился. Сдается мне, казнился он, что убил А Ви, но точно не скажу – со мною-то он не больно насчет этого распространялся. А вот если подворачивался человек, умеющий слушать, вроде тебя, поганца, например, тут он язык-то, конечно, распускал. На могиле китаезы он поставил камень и выбил на нем надпись, как умел. Надо сказать, три недели ковырялся, а между делом, ясно, пил. Я-то вон эту за один день выбил.
– А когда Джо умер? – спросил я как бы между прочим.
Ответ его был совершенно неожиданным:
– Так вскоре после того, как я в дырку глянул. Смотрю, а ты ему в стакан какую-то дрянь сыплешь, Борджий чертов.
Кое-как проглотив это обвинение – поначалу я этого клеветника придушить был готов, – я наконец-то понял, в чем тут дело. Я посмотрел Гоферу прямо в глаза и спросил ровным голосом:
– Скажи-ка, а давно ты спятил?
Опомнясь от поразительного обвинения, я был готов задушить наглеца, как вдруг меня осенило. Я все понял. Устремив на него пристальный взгляд, я спросил как можно спокойнее: – Скажи, а давно ты сошел с ума?
– Девять лет назад! – возопил он, воздев кулаки к небу. – Девять лет, с тех самых пор, как этот выродок убил женщину, которая любила его больше жизни. И куда сильнее, чем меня, а ведь я сюда за ней притащился из самого Сан-Франциско! Он ее там в покер выиграл. Негодяй, которому она досталась, стыдился ее и обращался хуже, чем со скотиной, а я все эти годы заботился о ней. Ведь это ради нее я хранил тайну Джо Данфера, пока она его изнутри не сгрызла! А когда ты его отравил, я исполнил последнюю его волю: похоронил рядом с нею и камень поставил. С тех пор я на ее могилу не приходил – с ним встречаться не хотелось.
– С ним? Гофер, дружище, да ведь он же умер!
– Вот потому я его и боюсь.
Я отвел его к телеге и пожал на прощанье руку. Спускались сумерки, а я все стоял на обочине и глядел ему вслед. До меня донеслись еще шлепки палки во бычьим спинам и возглас:
– Н-но-о! Пошли живей, маменькины цветики!
Один из двойни
Письмо, найденное в бумагах покойного Мортимера Барра
Вы интересовались, случалось ли мне, одному из двойни близнецов, встречаться с таким, что было бы невозможно объяснить известными естественными законами. Вполне возможно, что мы с Вами, говоря о законах естества, имеем в виду разные вещи. Может быть, Вам ведомы такие законы, которых я не знаю, и Вам совершенно ясно то, что скрыто от меня. В общем, судить я предоставляю Вам.
Вы были знакомы с Джоном, моим братом-близнецом, то есть вы знали, что это он, когда бывали уверены, что это не я. Уверен, что ни вы, ни кто-либо еще не смог бы нас различить, не захоти того мы сами. Это касалось и наших родителей – ведь мне еще не встречались люди, столь похожие друг на друга, как мы с братом. Я вот сейчас говорю о Джоне, а сам вовсе не уверен, что Джон – это не я, а он не был Генри.
Нас окрестили, как полагается, но служка, привязывая нам на запястья бирки с буквами «Г» и «Д», мог ошибиться, так что нельзя сказать наверняка, что нас не перепутали уже тогда. В детские наши годы родители пытались справиться с проблемой, одевая нас в разные костюмчики и тому подобное, но мы с Джоном, когда нам зачем-то нужно было запутать их, запросто менялись одеждой. Отец с матерью вскоре отступились, но проблема никуда не делась, она оставалась с нами все время, что мы жили вместе. В конце концов выход все-таки нашли – обоих стали называть «Дженри». Что до меня самого, то я до сих пор удивляюсь, как это отец не сообразил пометить нам лбы тавром. Впрочем, мальчишками мы были не самыми вредными и старшим докучали в самую меру, не злоупотребляя их терпением. Может быть, поэтому нас и не заклеймили, да еще потому, что отец был человеком добрейшим, и эта игра природы – его сыновья – немало его забавляла.
Вы сами знаете, что вскоре после нашего переезда в Сан-Хосе, штат Калифорния, – где нас, как оказалось, не ждало ничего хорошего, кроме встречи с Вами, добрым нашим другом – семья наша распалась. И отец, и мать скончались в одну неделю. А отец к тому же незадолго до смерти разорился, из-за чего наш дом пошел с молотка за долги. Сестры отправились жить к родственникам на Восток, а мы с Джоном – тогда нам было по двадцать два, – получили с Вашей помощью работу в Сан-Франциско. Работали мы в разных концах города, и это обстоятельство не позволяло нам поселиться вместе, так что виделись мы лишь изредка – раз в неделю или около того. А поскольку общих знакомых у нас было не так уж много, мало кому было известно и о нашем поразительном сходстве друг с другом. Ну, а теперь позвольте мне перейти к сути дела.
Как-то вечером, вскоре после того, как мы обосновались в Сан-Франциско, я шел по Маркет-стрит. Там какой-то средних лет джентльмен подошел ко мне, сердечно поздоровался и сказал: «Я знаю, мистер Стивенс, что вы редко выходите в общество, но когда я рассказал о вас жене, она сказала, что будет рада, если вы нас навестите. Да и с моими девочками, как мне кажется, вам стоило бы познакомиться. Не могли бы вы быть у нас, скажем, завтра в шесть? Пообедаем, как говорят французы, по-семейному, а если мои дамы не сумеют вас занять, я с радостью сыграю с вами пару партий на бильярде».
Он сказал все это так душевно и с такой открытой улыбкой, что у меня язык не повернулся отказаться, хотя я видел его впервые в жизни.
«Спасибо, сэр, – ответил я. – Я с удовольствием воспользуюсь вашим любезным приглашением. Пожалуйста, засвидетельствуйте мое почтение миссис Маргован и уверьте ее, что я не премину быть у вас завтра вечером».
Джентльмен пожал мне руку, простился в самых изысканных выражениях и пошел дальше. Мне было совершенно ясно, меня приняли за Джона. Я уже привык к такому и обычно не пытался рассеять заблуждение, если дело не представлялось важным. Но откуда я знал, что его зовут Маргован? Ведь фамилия эта, согласитесь, не из тех, что приходят на ум, когда гадаешь, как обратиться к незнакомому человеку. Я же мог присягнуть, что и фамилию, и самого этого джентльмена я никогда раньше не знал.