Диармайд. Зимняя сказка
Шрифт:
Эту пошлость она ощутила уже в новогоднюю ночь, от нее, собственно, и сбежала на чердак отеля, где обнаружила светлое пятно на полу…
И вновь Дара правильно поставила вопрос: почему она раньше не придавала этой ерунде такого глобального значения?
Ответ был предельно лаконичен: Диармайд.
Несуществующий в Этом Мире, весь принадлежащий Другому Миру Диармайд. И даже так: светлое пятно на полу по имени Диармайд!
Безумие!
Более того – кроме безумия как такового Дара рисковала своей силой.
То, что она испытала ночью, услышав голос Диармайда, понятно, не было любовью, и рядом с любовью не стояло! И все же, и все же… Дара пыталась уязвить себя поговорками про пуганую ворону, что куста боится, и про кретина, который, обжегшись на молоке, дует на воду. Поговорки соответствовали действительности.
А голос, будь он неладен, звучал!
Он зазвучал однажды, когда Дара слушала пожилого мужчину, долго и нудно толковавшего о своих проблемах с женой, тещей и двумя любовницами, секретаршей и студенткой-практиканткой. Мужчина врал, он хотел выглядеть одновременно праведником и плейбоем, он даже завирался – Дара слушала, привычно отслеживая несостыковки в этом унылом, как осенний дождь, монологе, и вовремя задавая наводящие вопросы. Мужчина хотел наладить потенцию и полагал, что вот сейчас сидящая перед ним серьезная женщина дунет, плюнет – и плоть радостно воскреснет! Такие чудеса Дара, конечно же, творила – но наедине и для собственного употребления. Пациент с ее точки зрения был совершенно неаппетитен.
Он уже пошел по второму кругу, перечисляя претензии жены и капризы студентки, Дара перестала слушать – подробности совершенно механического, без малейшего участия души, секса ее мало интересовали, и тут ей захотелось, просто захотелось задать тот свой, неожиданный и немного растерянный вопрос:
– Диармайд, а что такое нежность?
Желание обрело плоть – и в полной тишине прозвучал ответ:
– Это мои пальцы на твоей груди…
Дара уставилась на клиента, зажмурилась, открыла глаза – и наконец-то услышала его бормотание.
– Спасибо, я поняла, – бесцеремонно прервала она бедолагу. – Я согласна вас лечить.
И быстро написала ему на листке дату и время двух следующих визитов.
Есть старая восточная история про лекаря, который обещал успешное исцеление только в том случае, если больной не будет думать про белую обезьяну. Согласитесь, в обычной нашей жизни есть о чем размышлять и кроме приматов, а примата-альбиноса наше подсознание самостоятельно выкинет на поверхность разве что в кошмарном сне. Однако запрет вызывал именно то, на что лекарь рассчитывал! И старый хитрец с полным основанием отказывался возвращать деньги за неудачное лечение.
Вот и у Дары завелась белая обезьяна.
Хуже всего было то, что целительница стала тщательно контролировать все проявления своей силы и способностей. А что из этого получается? Да ничего хорошего.
В целительстве очень важно ввести в измененное состояние сознания не только больного, но и себя. Больного – проще, на то отработанные приемы есть, себя…
Раньше у нее это выходило естественно. С самого начала.
Много лет назад компания девчонок выехала на озерный пляж, нашла тихое местечко и расположилась с намерением провести весь день, до вечера. То ли перекупались, то ли перегрелись на солнце, а жарились до легкого дымка от плеч и спины, но одной подружке стало сильно не по себе. Остальные уже собрались вызывать «скорую».
Дара не была лидером в этой компании, попала туда случайно – увязалась за троюродной сестренкой. Пока девчонки ахали и хлопотали, она держалась в сторонке. Но наступила минута, когда сразу две побежали искать телефон-автомат, бывший чуть ли не в полутора километрах от тихого местечка, в поселке, третья, ее сестренка, пошла вдоль берега просить помощи у добрых людей (природа и тут взяла свое – девушка, сама того не сознавая, обращалась главным образом к парням, игравшим в мяч), а Дара осталась охранять больную.
Та лежала в тени, бледная и несчастная, закрыв глаза. Дара подумала, подумала – и, на четвереньках подобравшись к ней, села на пятки и внимательно посмотрела ей в лицо. А когда отвела взгляд, оказалось, что ее собственные руки чуть приподнялись в воздухе, растопыренные пальцы подрагивают и чувствуется легкое онемение.
Дара с силой растерла себе руки – до жара в ладонях, Потом положила их на щеки больной, и пальцы сами потянулись к вискам. В тот же миг она перестала слышать шум – все отдаленные голоса и музыку с пляжа. Но как раз этого она и не заметила.
Пальцы тихонько перебрали незримые крошечные клавиши на висках и сами потянулись в волосы, Дара позволила им это. Она, то прикасаясь к коже, то оставляя между руками и телом больной зазор в долю миллиметра, делала мелкие круги, невольно раскачиваясь и закрыв глаза. Почему так нужно делать – она не знала, даже не было страстного желания помочь. Сила, жившая в ней, требовала опыта, появились условия для опыта, и Дара взялась за дело спокойно и уверенно – хотя и не умея объяснить разумно свои действия.
– Пусти-ка, – услышала она мужской голос, и тут же рядом с ней оказался стоящий на коленях мужчина. Его руки легли поверх ее рук, и он стал направлять ее движения, несколько расширяя круги.
Ей и это не показалось странным – человек пришел на помощь, и только.
Девушка раскрыла глаза.
– Спасибо, – смущенно сказала она, – мне уже легче. Это что было, обморок?
– Тебе нужно немного отдохнуть в тени и ехать домой, – ответил мужчина. – А ты останься.
Тут только Дара поглядела ему в лицо – и не смогла отвести глаз.
А надо сказать, что незадолго до того она чуть ли не на спор лишилась невинности.
С невинностью была особая песня – пестуя и лелея в себе свою безнадежную любовь к Артуру, она близко не подпускала тех, кого считала простыми смертными. Поэтому, как полагали более опытные подружки, засиделась в девках. Троюродная сестренка на правах родственницы даже выругала ее за несовременность. Дара завелась. А среди тех немногих кандидатов, с кем она общалась (тогда она как раз училась на факультете иностранных языков, который, как известно, факультет невест, мальчиков туда не заманишь), был парень из студенческого клуба, общий приятель и любимчик, которого она ценила как раз за то, что почти не приставал.