Дикий убийца
Шрифт:
Елена заставила меня напрячься наполовину в тот момент, когда ее задница коснулась моего бедра. И после этого… Я балансировал на тонкой грани. Она была готова, до определенного момента. Но все, что мы собирались делать, было также потому, что мы должны были это сделать, чтобы не попасться. Это была размытая грань между желанием и принуждением, настоящая серая зона, от которой мне было чертовски некомфортно.
Чего я не ожидал, так это того, что она действительно захочет.
Я не собираюсь делать больше, чем абсолютно необходимо, сказал я ей, обнимая ее за талию и нежно касаясь того места, где расстегнулось платье, открывая обнаженную плоть сбоку, легкий изгиб груди. Когда она спросила, что это значит, мне потребовались все силы, чтобы не сказать то, о чем я абсолютно точно знал, что не должен, черт возьми, и вообще не имел права думать:
Это означает, что я не собираюсь кусать тебя за ухо, хотя мои губы так близко к нему. Это означает, что я не собираюсь скользить рукой вверх между твоих бедер и показывать тебе, каково это, когда чужие пальцы касаются твоего клитора. Это означает, что я не собираюсь заставлять тебя кончать на глазах у всех этих людей, хотя прямо сейчас мне чертовски трудно вспомнить, что кто-то из них вообще здесь есть.
Вместо этого я отогнал все эти неуместные, похотливые мысли прочь и сказал ей, что буду действовать медленно. Что я не причиню ей вреда. И я имел в виду именно это. Я бы, блядь, никогда не причинил ей вреда. Я бы никогда не сделал ничего такого, чего она не хотела.
Я пытался это контролировать. Я действительно чертовски старался. Я не хотел пугать ее или заставлять чувствовать себя изнасилованной, и я чертовски хорошо знал, что она никогда раньше не сидела на коленях у мужчины и не чувствовала, как твердый член упирается в ее задницу. Я знал это, но было чертовски невозможно заставить мое тело подчиниться. И это было просто потому, что она сидела у меня на коленях.
Я действовал медленно, как ради нее, так и ради себя, так медленно, как только мог, чтобы не выглядеть подозрительно. Вместо этого я выбрал роль скучающего богатого придурка, который мог не торопиться лишать девственности свое новое приобретение, потому что столько денег ни хрена для него не значили.
Черт возьми, я потратил на нее кучу денег.
Рикардо Сантьяго потребуется много времени, чтобы оправиться от удара, нанесенного его счетам.
Я знал, что я заставляю ее чувствовать все это в первый раз. Вещи, которые она бы не почувствовала, пока бы не вышла замуж, и возможно, даже не тогда. Какой бы высохший старый мудак ни был мужчиной, который торговался за ее руку и сердце, он вероятно, не заставил бы ее ахнуть, проведя большим пальцем по ее соску, обхватив ладонью ее грудь. Я заставлял ее чувствовать себя именно так. Учил ее тому, чего она никогда раньше не испытывала.
Я был так чертовски тверд, что это причиняло боль. Я знал, что она могла это почувствовать. Я понял это по тому, как закрылись ее глаза, как она тяжело сглотнула, когда я поиграл с ее соском, оттягивая момент, когда мне придется зайти немного дальше, и с болезненным возбуждением понимая, что это ее заводит. В этой комнате, полной вещей, которые она никогда раньше не видела и не испытывала, все возбуждение она испытывала впервые от меня.
Это возбудило меня больше, чем следовало. Очевидно, у невинности был свой вкус, который мне нравился, и я не был уверен, ненавижу я себя за это или нет. В моих объятиях никогда раньше не было такой невинной девушки. Я никогда не трахал девственницу. Никогда рядом со мной не было человека, который так мало знал об удовольствии.
Мужчина, который зашел, предлагая своего нового питомца поиграть с Еленой, пока мы смотрели бы, был единственным, что удержало меня от того, что позже заставило бы меня ненавидеть себя. Вид его новой любимицы, покрытой его спермой и выглядящей такой же остекленевшей и несчастной, как большинство других женщин в комнате, был острым и желанным напоминанием о том, где, черт возьми, я был и что делал. Елена могла быть более охотной, чем она думала, более восприимчивой к этим новым удовольствиям, чем кто-либо из нас ожидал, но это не меняло того факта, что мы были на оргии, состоящей из купленных женщин и гребаных кусков дерьма, которые их купили, и что я вообще не должен был получать от этого удовольствие.
— Я нахожу, что так веселее. Заставлять их умолять. В конце концов, это еще унизительнее.
Необходимость сказать это вслух, когда я обнимал Елену и мои руки касались ее, убила то, что осталось от моего возбуждения. Заверение ее в том, что мой отказ не позволить ему насладиться шоу с ней не подвергнет нас опасности, еще глубже вбило этот гвоздь в крышку гроба моего желания.
Если бы только это продолжалось долго.
Как только он ушел, мне пришлось обострить ситуацию, по крайней мере, немного. Но я не ожидал услышать ее стон только от прикосновения моей руки к ее обнаженной груди. Я видел, как она покраснела, видел, как она смутилась. Я видел, как она прикусила нижнюю губу, когда я прикоснулся к ее соску, играя с ним, чувствуя, как он затвердел, стал твердым и горячим под моими кончиками пальцев.
Мы должны были продолжать. Настаивать на своем. Пытаться выглядеть так, как будто я участвую в ночном празднестве, не слишком злоупотребляя ее невинностью. Но я знал, что отчасти это было лицемерием. Я перевернул ее у себя на коленях не только из-за ее собственной скромности, но и потому, что мысль о том, что кто-то еще в этой комнате увидит ее обнаженную грудь, вызвала во мне волну поразительного собственнического гнева, который, как я знал, ни хрена не относится к деловому чувству.
Мне пришлось изо всех сил подавить мысли в своей голове, когда она оседлала мои колени. Я знал, что под платьем на ней ничего нет. Я знал, что она будет побрита наголо. Гладкая и теплая, и, судя по звукам, которые она издавала, когда я прикасался к ней, вероятно, уже влажная. Все, что было между ней и моим членом, это пара слоев ткани.
Я ненавидел себя за то, что даже подумал об этом. Но по сути своей я мужчина. Мужчина, который всегда любил доставлять женщинам удовольствие, и когда я снова скользнул руками по платью, прикрывающему ее грудь, мне пришлось побороть желание узнать, каково это, войти в нее так глубоко, как только смогу. Единственное, что меня остановило, помимо того факта, что я бы не стал брать ее на публике в таком виде, было знание того, что она девственница.
Я почувствовал, как она вздохнула, когда я отодвинул платье от ее груди, мои руки скользнули по ее шелковистой коже. Но я не ожидал ее реакции на мой рот на ее соске. Я не ожидал, что она вцепится в меня, выгнется дугой и застонет, или того, как она опустится ко мне на колени, прижавшись бедрами к моим, когда ее жар проникал сквозь брюки моего костюма в ноющую плоть моего члена.
Это было так чертовски приятно. Чертовски хорошо.
Она снова застонала, когда я пососал ее сосок, задев его зубами, и я почувствовал, что держусь за свой личный моральный кодекс на гребаном волоске. Что в ней такого, что заставляет меня хотеть ее так чертовски сильно?
Не помогло и то, что вся гребаная комната была полна секса, который нарастал с каждой минутой. Воздух был насыщен этим, горячим от запаха тел, пота и спермы, смешанных духов и одеколона, алкоголя и дыма, а также полон звуков: стонов мужчин и случайных стонов женщины, нашедшей способ получить удовольствие, несмотря на ситуацию. Я ненавидел это, все это, принуждение и причину, по которой все это вообще происходило, но мое тело все равно отреагировало. Я чувствовал, как все это пульсирует прямо под моей кожей, потребность, готовая вырваться наружу. Я достаточно опытен в общении с женщинами, чтобы знать, когда я привлекаю одну из них. Когда кто-то хочет меня.