Дикое Сердце 1 часть
Шрифт:
В ответ Хуан лишь безумно и страстно стал ее целовать, а горящие глаза ее прикрылись ресницами.
В неясных очертаниях горизонта проглядывало сияние рассвета.
– Моника, дочь моя, напоминаю вам, что послушание – первый обет, который вы дали, надев это облачение.
– Я хочу носить его всю жизнь, Матушка-Настоятельница. Хочу подчиняться всегда и всю жизнь, но…
– Ваше «но» излишне. Наш путь – это отречение и самопожертвование. Как же вы можете ему следовать, бунтуя уже против первого распоряжения?
– Я не бунтую,
– Умоляете не повиноваться? Ваши мольбы тщетны.
– Дело в том, что здесь я обрела хоть какой-то покой.
– Чтобы ваш покой был длительным, вам необходима полная уверенность в своем призвании. Вы вышли победительницей в испытаниях монастыря. Теперь должны пройти испытание миром.
– Я пройду, Матушка, но позже, когда многое изменится, когда сестра будет замужем.
Послушница замолчала, склоняя голову под ласково-суровым взглядом Настоятельницы. Она была в келье с побеленными стенами, высокие окна которой выходили на море. Старый монастырь стоял на холме, возвышаясь над Сен-Пьером и круглым, широким заливом, оживленными центральными улицами, тихими и сонными окраинами. С одной его стороны – голубое море, с другой – огромные выступы гор Карбе [4], а ее пик – обрывистая вершина Пеле [5] утопала в облаках: загадочный вулкан, спокойный уже пятьдесят лет. Спящий колосс…
– Есть и другая причина отослать вас домой, – объяснила Мать-Настоятельница.
– Какая причина? Какая причина может быть, Матушка?
– Ваше слабое здоровье. Это бросается в глаза, дочь моя. Здесь нет зеркал, чтобы вы могли увидеть свое лицо. Вы так изменились!
Моника де Мольнар задумчиво склонила голову. Как же красива она в лучах заходящего вечернего солнца! Под белыми покрывалами ее гордый лоб, бледные щеки казались перламутровым цветком, а в темных ресницах дрожали слезы, словно переливающиеся драгоценные камни. Изящные нервные руки сложились в мольбе и молитве, привычном для нее жесте, а затем упали, как срезанные цветы.
– Разве мое здоровье имеет значение, Матушка? Я страстно желаю выздоровления для своей души.
– Вы обретете его, дочь моя. А когда это случится, то оденете облачение. Я уверена, очень скоро вы излечите душу и тело в том мире, от которого стремитесь сбежать. Примите испытание через послушание, дочь моя, и позаботьтесь о себе. Вы нужны здоровой и готовой служить Богу. Это последнее слово вашего духовника и мое тоже.
– Хорошо, Матушка, – вздохнула Моника. – Когда я смогу вернуться?
– Почему вы не спросите сначала, когда должны уйти?
– Сначала мне нужно знать, когда мне разрешат вернуться в мое убежище.
– Все зависит от вашего здоровья. Выздоравливайте поскорей, и ваше отсутствие в нашем мире покажется недолгим. Если ничего не случится, ожидайте нашего уведомления. Если почувствуете себя по-настоящему одинокой и беззащитной, если вам не хватит сил, тогда немедленно возвращайтесь в любое время. Этот Божий Дом будет и вашим.
– Благодарю вас, Матушка. Этими словами вы возвращаете мне жизнь, – обрадовалась взволнованная Моника.
– Но имейте в виду: вернуться раньше, чем вас позовут, вы можете только
– Так и случится, Матушка. А теперь, с вашего позволения, я напишу домой. Моя мать не знает вашего решения. Я должна ее предупредить.
– Сеньора де Мольнар уже знает и ждет в комнате для посетителей. Она пришла забрать вас. Помолитесь немного в часовне, быстро попрощайтесь с сестрами по монастырю, и идите туда.
11.
– Хочешь войти?
– Могу ли я поговорить с матерью, Ана?
– Да, ниньо. А как же! Я-то могу войти, но у сеньоры мигрень, а когда у сеньоры болит голова, она ни с кем не может говорить, потому что голова болит еще сильнее.
Взгляд Ренато Д'Отремона, еще минуту назад горевший гневом, смягчился при виде темной и знакомой фигуры Аны. Словно ничего не изменилось в просторном родном доме, как и эта колоритная служанка-туземка, заботившаяся о нем в детстве. Как и пятнадцать лет назад, то же медное лицо, свежее и гладкое; одетая в нарядный костюм, типичный для женщин этих земель, цветастый платок на темной кудрявой голове; остался тот спокойный и простодушный свет в ее больших детских глазах и глуповато-слащавая улыбка на толстых губах.
– Давно мама больна?
– Ух! Кто ж знает! Будто ниньо и не помнит, что у сеньоры всегда что-то болит. Поэтому в этом доме всегда нужно молчать.
– Ай, Ана! Ты не меняешься, – только и проговорил Ренато, довольный и улыбающийся. – Иди же! Сообщи матери, что мне срочно нужно поговорить с ней и уладить неприятности.
– Как прикажете, ниньо. Сейчас же иду, – подчинилась Ана и зашла в спальню Софии Д'Отремон.
Через несколько секунд Ана заторопила Ренато, шагая по коридору:
– Проходите, ниньо, проходите. Сеньора вас ждет. Для вас у нее как будто ничего не болит. Проходите.
Ренато Д'Отремон ласково склонился, чтобы поцеловать руки матери, такие же белые и нежные, как он помнил в детстве. Он вырос в великолепно сложенного мужчину: красивый, стройный, гибкий, ни маленький, ни высокий. Волосы цвета льна, светлые глаза Софии, и гордая осанка отца Франсиско Д'Отремона, его открытый гордый лоб, глубокий и проницательный взгляд, пылающий более живым огнем, чем в детстве, огонь высшего разума, благородная и неспокойная сверхчувствительность, которая делала его отзывчивым и бесхитростным, нежным и человечным, страстным и мечтательным.
– Мама, тебе действительно плохо? Мне больно тебя беспокоить, но…
– Как можно так говорить, когда речь о тебе, сынок?
– Ана сказала, что твое здоровье слабое. Очень боюсь, что ты не занималась им должным образом, но сейчас ты будешь это делать, ведь правда?
– Забудем про мои недуги. Иди сюда, подойди поближе. Хочу посмотреть на тебя. До сих пор не верится, что ты рядом со мной. Глаза не могут насмотреться на тебя, сынок. Мой Ренато…
Рассматривая его с гордостью, София глянула на маленький хлыст в его руках, изящные серебряные шпоры на блестящих сапогах.