Дикое Сердце 1 часть
Шрифт:
– Вижу ты обошел усадьбу.
– От края до края.
– Много ты проскакал галопом. Ты не устал, сынок?
– Я устал видеть несправедливость, мама.
– Что? О чем ты говоришь, Ренато?
– Только правду. Сожалею, но я всегда искренний. В Кампо Реаль много зла, и надо положить этому конец. Также хочу сообщить, что совершенно не согласен с управлением Баутисты.
– Но сынок! Какие жалобы у тебя к человеку, который живет одной работой?
– Он суров и жесток с работниками, мама. Очень жесток и бесчеловечен с теми, кто увеличивает наше богатство потом и кровью.
– Его словам? То есть, ты обсуждал это с Баутистой?
– Разумеется, мама.
– Плохо, сынок. Боюсь, ты отплатил ему неблагодарностью. А мы стольким ему обязаны!
– Мы обязаны работникам, мама, этим сотням несчастных. Нельзя так и дальше использовать их, как это делает Баутиста! Они живут хуже рабов!
– Их больше двух тысяч, сынок. Нельзя ими управлять без власти и дисциплины. Не доверяй первому впечатлению. Баутиста знает, как вести себя. Знаешь ли ты, что наши земли стали приносить двойной доход по сравнению с управлением твоего отца и Педро Ноэля? Знаешь, что мы приобрели новые усадьбы и присоединили их к Кампо Реаль, почти половина острова принадлежит тебе? Вот, посмотри. Сегодня 15 мая 1899 года. Я назначила управляющим Баутисту на следующий день после смерти твоего отца: 6 мая 1885 года. За четырнадцать лет наше богатство удвоилось. В чем нам упрекнуть нашего управляющего?
– Все же я считаю неподобающим наше отношение к работникам имения, мама. Я продолжаю считать методы Баутисты бесчеловечными, пусть они и увеличили наше состояние вдвое.
– Вижу, ты мечтатель, но ведь ты Д'Отремон, а не какой-нибудь мужчина. С этими правами можно жить на этой земле, как король, потому что Д'Отремон, ступая по ней, оказывает честь этой дикой земле.
– Которую я люблю всей душой! – прервал Ренато решительно и горделиво. – Я не только хозяин этой земли, но и ее сын. Я принадлежу ей и должен ради нее бороться, чтобы люди были менее несчастными. Не хочу ссориться с тобой, мама, но…
– Хорошо. Если не хочешь ссориться, ничего не говори. Поговорим позже, когда ты привыкнешь к нашей обстановке. Когда увидишь картину яснее, когда будешь землевладельцем. Я знаю своего сына лишь пару недель. Я не прошу у тебя многого после долгого отсутствия. В конце концов, все будет так, как ты пожелаешь. Ты хозяин, и я хочу, чтобы ты об этом знал. Но поговорим о приятном. Я так поняла, у тебя есть невеста, что ты влюблен?
– Да, мама, – ответил Ренато нежно и ласково. – Я влюблен в самое очаровательное создание на земле, в лучшую подругу детства, озорную и веселую, избалованную, которая желает, чтобы ее всегда носили на руках, роскошную и истинную дочь этой земли.
– Дочь этой земли? – удивилась София. – Я думала, твоя невеста из Франции.
– Была во Франции, а теперь она рядом. Она тоже родилась на Мартинике. Жила здесь до семи лет. А вернулась шесть месяцев назад.
– А из какой она семьи? Надеюсь, ты остановился на достойной тебе.
– Достойной, мама. Достойной во всех смыслах. Ее зовут Айме де Мольнар.
–
– Та малышка превратилась в самую красивую девушку, какую только можно себе представить, мама. Тебе нравится? Нравится мой выбор?
– Черт побери! – весело воскликнула София. – Ты смотри-ка… Надеюсь, мне понравится эта девушка. По поводу семьи и остального ничего не имею против. Кое-что не имеет значения. Наши дела идут хорошо. И благодаря хорошей работе Баутисты эта проблема отпадает.
– Что ты говоришь, мама?
– Мольнар почти разорены, но не важно. Ты достаточно богат, чтобы закрыть на это глаза. Привози невесту поскорее. – Она повернула голову и удивленно воскликнула: – Ах, Янина! Подойди-ка. Это Янина, племянница Баутисты и моя крестница. Но должна добавить: моя сиделка, подруга в этом одиночестве, почти дочь.
Ренато Д'Отремон с удивлением обернулся и посмотрел на девушку. Та подошла тихо и молча. Ее смуглое лицо обрамляли черные прямые волосы, большие темные, миндалевидные и таинственные глаза выдавали монголоидность, золотисто-смуглые щеки, бледнее там, где начинались красные и сочные губы со странным и разочарованным выражением; ее странная, напряженная и сдержанная натура трепетала.
– Значит, племянница Баутисты. Она помнит меня?
– Она пришла, когда ты уехал, и со мной живет уже десять лет.
София встала, опираясь на девушку, которой было двадцать лет, и та улыбалась, глядя на Ренато большими, неподвижными, словно слепыми глазами.
– Думаю, ты не видела моего сына вблизи, Янина.
– Нет, сеньора. Когда он приехал, меня не было в Кампо Реаль, вы ведь знаете. И потом, у меня не было возможности.
– В самом деле не было. Как ты его находишь?
– Сеньор великолепен. Настоящий сеньор с ног до головы.
– Ради Бога, мама! – встрепенулся Ренато. – Что за способ вытягивать похвалу!
– Ее не заставляют, – жизнерадостно возразила София. – Янина говорит только то, что чувствует, верно? Я с детства учила ее говорить правду.
– Чудесное качество, – согласился Ренато, улыбнувшись и посмотрев на девушку, слегка сбитый с толку. Он не знал почему, но это создание вызывало в нем неприязнь.
– Ты что-то хотела, Янина? Для чего вошла? – спросила София.
– Мой дядя ждал, что сеньор позовет его после вашего разговора. Он послал передать, что ожидает снаружи.
– Так скажи ему… – начал было Ренато, но мать прервала:
– Прости, Ренато, но буду говорить я, – обратившись к девушке, она сообщила: – Скажи, что пока он не нужен. Поговорим обо всем позже. Мы займемся более приятным. Скоро у нас будут гости, правда, Ренато? Сеньора де Мольнар и ее дочери. Я говорю «дочери», поскольку поняла, что старшая еще не вышла замуж.
– И не думаю, что выйдет, мама. Внезапно в ней проснулось религиозное призвание. Она решила стать монахиней и провела год в монастыре Бурдеос. Затем ее перевели сюда, в Сен-Пьер. Она в послушницах у матушек Рабынь Воплощенного Слова и не выезжает, и поэтому вряд ли будет сопровождать Айме и мать. По правде, было кто-то странное… – Ренато вдруг что-то вспомнил и задумался.