Дипломат
Шрифт:
– Вы должны гордиться этим! – крикнул кто-то из консерваторов.
– Стыдиться мы должны, а не гордиться, – с горечью возразил Кромвелл, обращаясь уже ко всей палате. – Вдумайтесь в это! Нам предлагают начать этот позорный поход нападением лорда Эссекса на русских на завтрашнем заседании Совета безопасности. Нам предоставляют честь нанесения первого удара, а наши американские партнеры в это время будут говорить красивые слова о демократии, свободе слова, свободе вероисповедания, свободе предпринимательства, свободе вообще. Мало того, нам предлагают начать с самих себя, опорочив доброе имя англичанина Мак-Грегора. Бесчестье Мак-Грегора должно явиться залогом успеха Англии в борьбе против России. Нас, социалистов, в этой борьбе должен представлять лорд Эссекс, консервативный дипломат, которого мы, социалисты, двадцать лет подряд осуждали и клеймили презрением. Глупцы мы, жалкие глупцы! Мы рассчитываем сохранить свое экономическое господство над Ираном ценой разгрома народного движения за свободу и независимость. Мы, социалисты, действуем капиталистическими методами, чтобы удержать свои имперские владения не только в Иране, но и повсюду в мире. Мы, социалисты, используем демагогический
И тут окончилось томление Мак-Грегора.
В зал вошел Бутчер. В руках у него был листок бумаги, которым он помахал спикеру, и тот немедленно предоставил ему слово. Члены палаты сразу стихли, ожидая, как ожидал и Мак-Грегор, какую весть огласит этот важный, неторопливый человек.
– Я просил слова для краткого сообщения, – сказал Бутчер. Безжалостно испытывая терпение аудитории, он подождал, пока установится полная тишина, и затем продолжал без всяких вступлений. – Джентльмены! По постановлению надлежащих властей Айвр Энгус Мак-Грегор, временно находящийся на службе британской короны и повинный в разглашении важных конфиденциальных сведений, связанных с дипломатической миссией, в которой он принимал участие, увольняется от должности, занимаемой им в департаменте по делам Индии. Ввиду его военных заслуг, а также по личному ходатайству главного помощника лорда Эссекса, досточтимого Джона Энтони Асквита, Мак-Грегору не будет предъявлено никаких обвинений в нарушении закона о сохранении государственной тайны или закона о государственной безопасности. Однако репутация Мак-Грегора считается опороченной, и он увольняется с лишением всех привилегий и права на пенсию и с запрещением когда-либо вновь вступать на службу его величества короля как в Англии, так и за границей.
– Позор! – закричал кто-то, и по всему залу прошел рокот негодующих возгласов.
Бутчер сам водворил тишину, снова помахав в воздухе своей бумагой, а затем продолжал: – Теперь – что касается лорда Эссекса. Ни у кого не возникает ни малейшего сомнения в добросовестности лорда Эссекса, которого мы продолжаем считать самым выдающимся нашим дипломатом. С нашей точки зрения, его личное достоинство, его политическая линия, его верность долгу, все его поведение – безупречны. Авторитет лорда Эссекса среди наших дипломатов стоит на небывалой высоте, и ничего, кроме уважения и восторга, этот деятель у нас не вызывает. Тем не менее, ввиду тех инсинуаций, которые в последнее время получили хождение за границей в связи с его последней дипломатической миссией, мы считали бы неделикатным настаивать на том, чтобы он продолжал выполнять обязанности нашего чрезвычайного делегата в Совете безопасности. Лорд Эссекс будет немедленно освобожден от выполнения этих обязанностей, и никакие материалы, факты или наблюдения, связанные с его миссией, при рассмотрении иранского вопроса в Совете безопасности фигурировать не будут. Мы считаем необходимым принять такое решение, поскольку не желаем выносить в Совет безопасности наши внутренние политические разногласия; ввиду нашего искреннего стремления помогать работе ООН мы согласны изъять весь материал, который может быть сочтен спорным. Завтра в обсуждении иранского вопроса будут участвовать только наши постоянные делегаты, и обсуждение будет вестись исключительно на основе материалов, представленных обоими заинтересованными государствами. О работе, проделанной лордом Эссексом, речи не будет, и какое бы решение ни вынес Совет безопасности по иранскому вопросу, мы его примем. Мы считаем нужным подчеркнуть, что отозвание лорда Эссекса ни в коей мере не означает, что наше доверие к нему пошатнулось. Лорд Эссекс немедленно получит новый пост, или, точнее сказать, новое дипломатическое
Мистер Бутчер снял очки и, прежде чем сесть на место, несколько мгновений прислушивался к поднявшемуся шуму. Вместе со всеми прочими он терпеливо наблюдал, как представители оппозиции демонстративно швыряют в проход между рядами листки бумаги, заметки, списки запросов, крича о том, что лорд Эссекс, государство и английский народ сделались жертвами предательства. Так продолжалось, пока не поднялся опять со своего места «великий ломбардец». Его свирепый вид сразу заставил всех присмиреть.
– Мы безусловно не удовлетворены принятыми решениями, – сказал он сердито, – и я намерен сейчас же продолжить обсуждение этого вопроса. Но прежде я желал бы знать, почему ни премьер-министр, ни министр иностранных дел не присутствуют на дебатах по такому важному поводу. Считаю, что если не по долгу службы, то по своему нравственному долгу они обязаны здесь присутствовать, и вношу предложение немедленно вызвать их в палату.
Мистер Бутчер поднялся, чтобы ответить. – Премьер-министр и мистер Бевин находятся сейчас в советском посольстве, на приеме у мистера Вышинского, советского делегата в Совете безопасности. Лидер оппозиции мистер Черчилль тоже присутствует на этом приеме. – Бутчер улыбнулся. – В наше время трудно бывает иногда определить, куда именно призывает тебя нравственный долг.
В зале засмеялись, и Кэтрин оглянулась на Мак-Грегора.
Но Мак-Грегор исчез.
Кэтрин и Асквит вышли в коридор, спустились вниз, но его нигде не было. Уверения Асквита, что он попросту отправился домой, не успокоили Кэтрин.
– Его необходимо разыскать, – сказала она. – Я не знаю, как он отнесся ко всему этому, а утром он что-то говорил насчет того, чтобы завтра сбежать в Иран.
– Ничего с ним не случится, – сказал Асквит. – И никуда он не сбежит, пока не узнает, чем кончилось обсуждение иранского вопроса в Совете безопасности. Ему трудно пришлось, но ничего страшного с ним не случится. Не беспокойтесь о нем, Кэти.
– Надо беспокоиться! – возразила Кэтрин. – Я уверена, что он очень болезненно принял сообщение Бутчера. И едва ли ему будет легче от того, что Гарольд тоже потерпел поражение. Мало радости слушать, как твое доброе имя порочат в зале палаты общин, и я уверена, что он это очень тяжело переживает. Вероятно, ему теперь уже в высокой степени наплевать и на Иран и на Эссекса. Он утратил перспективу и, в известной степени, свою способность рассуждать здраво. Одним словом, надо найти его, пока он никуда не сбежал.
Но Кэтрин не удалось его найти, хотя она долго ждала у Асквитов, а потом вместе с Джоном отправилась к миссис Берри. Ни там, ни здесь он не появлялся, и она поехала к себе домой и ждала его до тех пор, пока ей не стало ясно, что ждать уже нечего. Она легла спать, успокаивая себя мыслью, что, может быть, до утра он образумится и поймет, что бежать в Иран – значит полностью признать свое поражение. Но надежды на это были слабые, и они совсем улетучились, когда утром явился Асквит и сказал ей, что Мак-Грегор заезжал к миссис Берри. Он собрал свои пожитки и в большой спешке покинул дом.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Вероятно, Кэтрин не так уж трудно было бы разузнать, что сталось с Мак-Грегором, но она не хотела разузнавать. Обиженная его исчезновением и в то же время, как всегда, трезвая, она предпочла ждать, рассчитывая, что в течение дня вопрос о том, уехал Мак-Грегор или нет, выяснится сам собой. Если первым, непосредственным ее побуждением было помешать ему уехать, то теперь она пришла к мысли, что окончательный выбор он должен сделать только сам. Улетит ли он, останется ли здесь – ему самому решать. Но потом ее снова стали мучить сомнения, потому что день подходил к концу, а Мак-Грегор не появлялся, но она знала твердо, что если он остался в Англии – он придет.
Она ждала его среди георгианской роскоши пустынного величественного дома. Она даже не дала себе труда одеться. Большую часть дня она просидела у себя в комнате перед камином, но к вечеру ей стало невмоготу, и, запахнув плотнее свой розовый с золотом халат, она пустилась бродить по длинным коридорам и холодным, нетопленым комнатам. Так много всего было в этом доме. Непривычно затянувшееся ожидание дало ей повод впервые как следует осмотреть все свои сокровища. Она с детства знала дом дяди Поля, но ни разу еще не было в ее жизни случая, когда пришлось бы искать, чем заполнить пустые часы. Она переходила из комнаты в комнату, разглядывая мебель, драпировки, драгоценные персидские ковры из Шираза и Исфахана, шедевры фламандской, итальянской и английской живописи, греческие вазы и критские чаши, китайские кубки и итальянский фарфор, рукописи и книги с затейливыми заставками и виньетками, статуи и искусную резьбу на дверях. Все это принадлежало ей. Это была ее доля в богатствах обремененного годами старика, последнего отпрыска рода, который был знатен еще до того, как Вильгельм Завоеватель соединил несколько мелких поместий на восточном берегу Темзы, назвал их «Истминстер» и подарил этому роду, желая заручиться его поддержкой и верностью. Дядя Поль был последним, в ком еще текла кровь Истминстеров.
Кэтрин со стороны отца тоже принадлежала к ним, но по такой отдаленной боковой линии, что, собственно говоря, ее уже нельзя было считать продолжательницей рода. Единственным носителем родовых традиций оставался вот этот огромный пустой дом, который едва ли мог уцелеть в годы топливных затруднений, жилищного кризиса и больших перемен, переживаемых Англией. Кэтрин впервые задумалась о том, что она с ним будет делать. Вероятно, поверенные отца или еще кто-нибудь уже решили, какие принять меры, чтобы избежать разорительных налогов на наследство. Все это уйдет, включая краденого вестника марафонской победы.