Дипломат
Шрифт:
Кэтрин встала. – Просто вы знаете, что он вас обыграет, – сказала она и пошла помогать Джейн.
Кофе пили из маленьких чашечек, а разливали его из медного котелочка. Это был густой, крепкий турецкий кофе, который надо было прихлебывать медленными глотками и запивать ледяной водой. Как раз такой кофе и любил Мак-Грегор.
– Специально для вас, – сказала ему Кэтрин.
– Я подумала, что, живя в Иране, вы научились разбираться в кофе, – сказала Джейн Асквит. – Видите, у меня и приспособления самые настоящие. – Она показала на медный котелок.
– Где вы его раздобыли? –
– Мне подарил один американский корреспондент.
– Кто именно? – спросила Кэтрин.
– Не помню, как его зовут. Такой черноволосый.
– Джеб Уилс?
– Да, да! – сказала Джейн. – Он привез его из Тегерана. Такой славный!
– Славный! – передразнил ее Асквит. – Иностранные корреспонденты! Мертвая хватка!
Мак-Грегор сидел рядом с Джейн Асквит, которая занялась вязаньем, и слушал, как Кэтрин и Асквит будто всерьез вели нескончаемые препирательства, построенные на ядовитых намеках и оскорблениях. Асквит сверкал глазами и с яростным воодушевлением дергал себя за моржовые усы. Он отпускал по адресу Кэтрин все более острые замечания, и Мак-Грегор ждал, что она вот-вот не выдержит и вспылит. Однако вспышки не последовало. Кэтрин постепенно успокаивалась, но становилась все циничней и злее на язык. Такая Кэтрин Мак-Грегору не нравилась, такой Кэтрин он не доверял.
Кэтрин обернулась к Мак-Грегору и сказала: – Я только что читала книгу про иранскую нефть. – Она явно вызывала его на спор.
– Какую книгу, научную или политическую? – спросил он.
– Политическую, – ответила она. – О том, как последний шах вызвал к себе директора Англо-Иранской компании и перед его носом разорвал концессионный договор с Англией. Воображаю, какая это была восхитительная сцена!
– Да, – сказал Мак-Грегор, – только это не послужило на пользу шаху.
– Он обеспечил себе лучшие условия договора и больше денег.
– Но не избавился от Англо-Иранской нефтяной компании, – сказал Мак-Грегор.
– Он вовсе не собирался от нее избавляться, – прервал его Асквит. – Просто ему захотелось вытянуть побольше денег, не беря на себя никаких добавочных обязательств. Верный расчет. Как раз такие вот типы делают возможным создание империй: продают свое право первородства иностранцам.
– Не продал бы он, мы все равно бы взяли, – возразила Кэтрин.
– Сомневаюсь, – проворчал Асквит. – В наши дни легко купить нацию, но очень трудно одолеть ее силой.
– Кто же мог бы помешать нам в Иране? – спросила Кэтрин Мак-Грегора.
– Трудно сказать… – начал он.
– Не виляйте, – перебила его она. – Разве население выступило бы против нас?
– Возможно.
– Но что они могут? – нетерпеливо продолжала Кэтрин. – Они не в состоянии навести порядок у себя в стране и не способны прогнать иностранцев.
Мак-Грегору не хотелось дальше ввязываться в спор с Кэтрин, которую обуял дух противоречия, но он был так раздражен, что не мог устоять. – Мы как будто делаем это за них, – сказал он иронически.
Она сейчас же в него вцепилась: – Что же, мы не имеем права защищать свою нефть?
– Может быть, но только зачем прикрываться при этом желанием охранять неприкосновенность Ирана?
–
– Я не считаю это правительство целиком марионеточным, – сказал Мак-Грегор.
– Ах, не считаете? А на каком основании?
– Ни на каком! – отрезал он.
Асквит с удовольствием прислушивался к спору, в который он так искусно втравил Мак-Грегора и Кэтрин Клайв но оставаться в стороне было свыше его сил. – В данном случае, – сказал он Кэтрин, – мнение Мак-Грегора более веско, потому что он знает Иран лучше вас.
– Он заблуждается, – сказала Кэтрин.
– Как и вы, – ответил Асквит. – Недаром вы ездили куда-то с Гарольдом Эссексом.
– По крайней мере, я никому не читаю морали! – воскликнула она.
– Как и Мак-Грегор.
– Вот и нет! Он стал законченным моралистом.
Асквит встал. – Вы смешиваете мораль с добродетелью.
– Ничего я не смешиваю, – сказала она.
– Нет, смешиваете, – укоризненно сказал Асквит. – Моралист – это тот, кто приходит к добру путем размышлений и жертв, а добродетельный человек добр по своей природе. Глупо с вашей стороны называть Мак-Грегора моралистом. Если бы у вас, Кэтрин, была хоть капля наблюдательности, вы увидели бы, что дело обстоит как раз наоборот!
Асквит ухватился за возможность развить свою идею и продолжал, расхаживая взад и вперед: – Из всех людей моралисты самые опасные и самые никчемные, потому что они жертвы своей же доброты. В доброте моралиста есть что-то неестественное. Он, как и священник, приобретает ее противоестественным путем. В политике она приводит моралиста к убийству, в религии – к лицемерию. Моралист – это Брут или римский папа. А каковы бы ни были убеждения Мак-Грегора, Кэти, они плод честного исследования. Он приходит к ним естественным путем, на основе своего человеческого опыта, а не метафизических умозрений и морального пресмыкательства перед какой-то идеальной человеческой личностью. Мак-Грегор – не моралист. Просто ему приходится расплачиваться за свое обучение политической морали, и, если я не ошибаюсь, он уже начинает различать в наших тонких ультиматумах русским что-то нечистое. Он, вероятно, и сам не отдает себе отчета, почему он здесь и что он здесь делает. Какой злой рок втянул вас, Мак-Грегор, в эту грязную историю? И собираетесь ли вы и дальше ковылять по той дорожке, сгорая от стыда за то, что делается в Иране, или решитесь, наконец, вернуться домой?
– Я не собираюсь возвращаться домой, – поспешно сказал Мак-Грегор, чтобы пресечь дальнейшие нападки.
– Ну что ж, это шаг вперед! Вы все еще рассматриваете свою работу здесь, с Гарольдом, как мир, совершенно отличный от мира вашей науки? Вы все еще прибегаете к этому способу ухода от действительности?
– Это не уход от действительности, – сказал Мак-Грегор, – это сама действительность.
– Как же так! – воскликнул Асквит. – Вы отвечаете и за то, что делаете здесь, и за то, что делаете в геологии. Разве вы не видите, что в конечном счете оба эти вида вашей деятельности нераздельны?