Дипломат
Шрифт:
Джехансуз поглядел на Эссекса, как бы желая проверить произведенное впечатление.
– Очень уж он суров для поэта, – сказал Эссекс.
– Может быть, у нас поэты не такие, как у вас, – сказал Джехансуз, и Эссекс засмеялся.
Остальное общество уже сидело за круглым столом. Пришел Вышинский; он пожал руку Эссексу и сел рядом с Аббасом. Молотов проводил Кэтрин к столу с закусками; вернувшись, она села между Майским и Буденным. Эссекс прервал беседу со старым азербайджанцем и занялся едой.
В этом деле он легкомыслия не допускал. Закуска была выбрана с толком:
– Вы долго пробудете в Москве? – спросил его Джехансуз.
– Нет, не очень долго, – ответил Эссекс и насторожился: не смеется ли над ним старик?
– Боюсь, что и нам не придется здесь задержаться, – сказал Джехансуз и помолчал, занятый своими мыслями. – Я первый раз в Москве, и мне хотелось бы побыть здесь подольше. К тому же мы так заняты, что у нас не остается времени для осмотра самого города. – Его явно огорчало это.
– Вы здесь с какой-нибудь экономической миссией? – как бы между прочим спросил Эссекс. – По поводу пшеницы, леса или еще чего-нибудь?
– Нет, нет. Мы приехали побеседовать по вопросам просвещения.
– Просвещения?
Джехансуз ответил не сразу.
– Вас это удивляет? – сказал он, приподняв седые брови с таким видом, словно совсем позабыл о присутствии Эссекса.
– Не понимаю, почему для беседы о просвещении вам понадобилось приезжать сюда?
– Больше некуда, – сказал Джехансуз.
– Вот как? – Эссекс взглянул на него с интересом.
– Конечно. Наши русские друзья – единственные люди, которые много и успешно работали над облегчением преподавания азербайджанского языка. Ведь у них, как вы знаете, есть свой Азербайджан. Сначала они пытались латинизировать алфавит; в сущности, именно у них заимствовали эту идею турки. Но в Азербайджане это не привилось. Зато они сумели сделать другое: сократить и упростить алфавит. Для нас это тоже очень важно, потому что в нашей стране образование – больной вопрос. Я посвятил этому делу всю свою жизнь, – сказал он так, как будто ему очень-очень часто приходилось произносить эти слова. – Много лет назад я продал свое родовое имение и стал основывать школы, но наши иранские правители тормозили дело, потому что все они взяточники и воры. Деньги, ассигнованные властями на школы, чиновники клали себе в карман, и мы только зря платили налоги. У нас в Азербайджане школ так мало, что даже на тысячную часть всех детей нехватает. Кроме того, нам силой навязывают персидский язык, что тоже очень плохо; он нам совершенно чужд, и людям трудно учиться на одном языке, а говорить на другом. Поэтому нам необходимо вести обучение на своем родном, азербайджанском языке.
– Вы что же, всем вашим крестьянам предполагаете дать образование? – сухо спросил Эссекс.
Джехансуз утвердительно кивнул головой.
– А вы не боитесь, что им это будет трудно?
– Не трудней, чем другим. Стоит только начать.
– Скажите, пожалуйста, где вы изучили английский язык? – Эссекс поднял
– В детстве у меня была воспитательница-англичанка, а потом я учился в Оксфорде.
– В Оксфорде? – переспросил Эссекс, хотя в этом не было для него ничего удивительного. – Мы всегда рады видеть там вашу молодежь, – прибавил он таким тоном, словно перед ним был двадцатилетний студент-индиец. – Как же вы думаете осуществить вашу мечту об образовании для крестьян? Путем революции?
– Революции? – Старик отнесся к этому слову совершенно спокойно. – Нет, нам нужна не только революция, – сказал он. – Сначала мы должны покончить со взяточничеством и воровством, затем с иностранным влиянием, которое нас губит. А потом уже можно будет думать и о революции.
– Иностранное влияние? – процедил Эссекс. – Вы имеете в виду русское влияние?
На миг Джехансуз перестал быть стариком. Он глянул на Эссекса, потом, скрестив худые руки, склонил голову и тут же снова ее поднял. Он улыбался.
– Быть может, русское влияние не самое дурное, – сказал он. – Но мы не будем пристрастны. Пусть не остается никакого иностранного влияния. – Он оперся пальцами о стол. – Есть у нас поэт, – сказал он. – Великий мирза Гассан…
– Вот этот молодой курд?
– Нет, нет. Того уже нет в живых, и весь Иран чтит его имя. Он писал так: «Сердце трепещет и грудь сжимается болью. Взгляни! Богатства мира превратились в гниющую падаль. Наши везиры подкуплены чужестранцами. Не льстись же на пышные одежды, которые так недолговечны». – Джехансуз на мгновение потерял нить своих рассуждений и остановился, чтобы вновь поймать ее. – Может быть, сбросить иностранные одежды поможет нам образование, а может быть – революция. Не все ли равно что? Была бы достигнута цель.
Он снова позабыл про Эссекса и умолк, точно и в самом деле был уже слишком стар, чтобы вкладывать душу в эту борьбу за просвещение и суверенитет.
Молотов подошел к ним и поднял бокал, обращаясь ко всем.
– Вот двое людей, которые, видно, хорошо понимают друг друга, судя по тому, как они увлечены беседой, – сказал он. – Выпьем же за то, чтобы это взаимопонимание было прочным. – Зазвенели бокалы, Молотову пододвинули стул, и Троев встал рядом, готовый переводить. Джехансуз улыбнулся, кивая головой, и отеческим жестом положил Молотову руку на плечо. Эссекс понял, что долгожданный момент наступил.
– Взаимопонимание лучше всего достигается в мирной беседе, – сказал он Молотову. – Как просто решались бы все проблемы, если бы дипломатические переговоры происходили за обеденным столом.
– Это было бы очень вредно для нашего пищеварения, – сказал Молотов, с шутливым испугом кладя руку на живот.
Эссекс полез в карман за трубкой.
– Может быть, результаты стоили бы того, чтобы рискнуть своим пищеварением, – сказал он многозначительно и, глядя на Молотова, стал развязывать кожаный кисет. – Так часто переговоры срываются из-за недостатка взаимопонимания, – продолжал он, – а где лучше поймешь ближнего, чем за обеденным столом.