Дипломаты
Шрифт:
К пяти часам брестского временя английский язык Петра и соответствующая тирада, касающаяся шведской столицы, сработали, и полковник Шлобуттен пригласил Белодеда в кабинет шефа.
Увидев Петра, Гофман встал, неторопливо стянул перчатки и, бросив на стол, сделал несколько шагов, как показалось Петру, рассчитанных. Он точно хотел сказать Петру, что нормы вежливости в какой-то мере должны распространяться даже на немецкого генерала, вступившего на неприятельскую землю, если он интеллигентен.
Они обменялись рукопожатиями, и Гофман возвратился в кресло.
–
– Пять с немногим, господни генерал, – возразил Петр.
– Нет, нет, я понимаю, что англичане хотя бы формально остаются союзниками России, и отнюдь не покушаюсь на военные тайны. – Его крупные уши продолжали пламенеть. – Лондон интересует меня чисто человечески. Я вам признаюсь, люблю Лондон. Нет, не туманы и дымы, а его мокрые парки и камин, его строгую красоту, которая хороша и без солнца.
– Когда я уезжал, – сказал Петр, – в Лондон уже пришла весна и в Гайд-парке продавали первые подснежники. Англичане звали их подснежниками победы.
Странно, но на сей раз чуткие уши Гофмана точно не восприняли этой фразы – они мед ленно погасли.
– Каждый народ видит в подснежниках этой весны подснежники победы, – подтвердил Гофман и всмотрелся в толстое стекло, которым был укрыт стол, как в зеркало: только сейчас Петр рассмотрел под стеклом большую, в четверть стола, фотографию гофмановского скакуна, точнее, фотографию головы лошади – конь ярился и в гневных глазах, сейчас обращенных на хозяина, клокотало пламя. (Не об этой ли фотографии говорил Троцкий?) – Да, подснежники победы, – повторил Гофман, как припев, лишь бы думать о чем-то совсем ином, что не имеет никакого отношения ни к подснежникам, ни, быть может, к победе. – Господин Белодед, я хотел бы говорить о деле, говорить напрямик, – неожиданно перешел он на русский и не устоял перед искушением произнести это выразительное русское слово «напрямик». – Могу я это сделать?
– Да, пожалуйста, – сказал Петр, а сам подумал: «Нет, не английский и не ложная тоска по английской столице определили его интерес к этой беседе. Очевидно, то, что он имеет сказать сегодня ему, Петру, он давно хотел сказать кому-то из русских, и это для него важно. Наивно думать, что, решившись на эту встречу, какие-то задачи припас только ты».
– Господин Белодед, в этот свой приезд в Брест русские действительно хотят заключить договор?
«Возможно, Гофман спрашивал искренне, в конце концов он серьезно верит, что такого желания у русской делегации прежде не было», – думал Белодед.
– Это будет в не меньшей степени зависеть и от делегации германской.
– Каким образом, господин Белодед? – Жесткие, с проседью брови Гофмана приподнялись.
Белодед
– Не скрою, господин Гофман, до нас дошли слухи, что завтра на стол будет положен договор, который… – В наступившей тишине Петр все еще слышал цокот копыт и поскрипывание седла.
– Да, да, господин Белодед. – Конь шел такой бодрой рысью, что Гофману стоило труда перевести дух.
– Будет положен договор, который не совсем тождествен прежнему тексту, – сказал Петр, прослаивая каждое слово молчанием: такое впечатление, что скакун перешел с рыси на галоп.
– Не значит ли это, что русская делегация готовится в очередной раз хлопнуть дверью?
Наверно, настало время сказать все, о чем наказывал Чичерин накануне.
Петр говорил и время от времени поглядывал в окно. Там был виден Западный Буг, замерзший и припорошенный снежком у берегов, свободный ото льда и черный посередине. Реку охватили перелески, такие же, как февральская вода, черные и бездонно-дремучие. Необъяснимо, но один вид реки, большой и спокойной, внушал Петру ощущение уверенности. Россия исстрадалась по миру, для нее сегодня нет желания насущнее. Но Россия не хочет мира любой ценой.
– Вы верите, что новая русская армия, набор который вы объявили, охранит революцию?
– Верю, господин Гофман.
Кажется, конь перешел на легкую рысь – дыхание генерала улеглось, он почти спокоен.
– На что опирается ваша вера, господин Белодед? Поймите, для меня это вопрос профессиональный.
– Простите, господин генерал, но это будет армия, на которую не распространяются ни ваш опыт, ни ваши познания.
– Что же это будет за армия, даже любопытно? – спросил Гофман спокойно – конь сменил легкую рысь на шаг, ритмичное дыхание генерала было едва уловимо.
– Это будет армия, которая впервые осознает, во имя какой цели она собой жертвует, – сказал Петр.
Гофман всплеснул руками, и сердце вновь загудело – конь мчал галопом по Бресту, казалось, кованые копыта коня падают на сухой булыжник.
– Это ваше личное мнение, господин Белодед?
– Абсолютно, господин генерал.
– Но, как всякое мнение официального лица, око не может быть только личным?
– Личное, господин генерал.
Гофман взглянул в окно, взглянул на миг и словно отпрянул: черная вода, черный лес, едва ли не черное небо.
– Господин Белодед, вам известен новый проект договора?
– Нет, я могу о нем лишь догадываться.
Гофман взял перчатки и положил на стул подле себя.
– Я сейчас не хочу знать, – он подчеркнул «сейчас», – как примет его русская делегация завтра. – Он протянул руку к стулу и потрогал перчатки – руки должны были что-то делать. – Но хочу сказать вам, – он сделал паузу и внимательно посмотрел на Белодеда, – если немецкие условия будут отвергнуты, это грозит России…
– Чем это грозит России? – спросил Петр.