Дитя мрака
Шрифт:
Эверт Гренс не постучал, просто ввалился в комнату.
— Заходи.
Он уже успел сесть, когда она оторвала взгляд от экрана.
— И пожалуйста, садись.
Щеки у него красные, шея тоже. На виске пульсирует жилка, как всегда, когда он взволнован.
— На трупе слюна.
Она посмотрела на него. О чем это он?
— Женщина в больничном кульверте. На ее теле слюна. Кто-то ее целовал. И этот кто-то, вероятно, встретился ей там, в туннелях, где она умерла. — Не ожидая ответа, он продолжал так же возбужденно: — Завтра. Анализ ДНК в Государственной экспертно-криминалистической
Шумный комиссар, насчет которого она так и не решила, симпатизирует ли ему или просто терпит, с силой хлопнул рукой по ее письменному столу. Схватил недопитый стаканчик с холодным кофе и залпом осушил. Встал, прошелся по комнате, обходя стопки бумаг на полу.
— Есть хочешь, Херманссон?
— Успокойся.
— Сейчас четверть четвертого. Значит, кафе на Цельсиусгатан только что открылось. Никаких итальянских булок, никакого кофе с молоком! Там подают нормальный завтрак, он-то нам и нужен.
— Вообще-то я не особенно проголодалась.
— Аппетит приходит во время еды. Мне нужна твоя помощь. Чтобы сдвинуться с мертвой точки, я сперва должен понять, как, черт возьми, четырнадцатилетняя девочка может пропасть на два с половиной года? В этой стране? При всей пресловутой защищенности и всех пресловутых социальных моделях, которыми восхищается и которые копирует весь мир? Я должен понять это еще до утра; по-моему, Херманссон, нужно срочно ее разыскать.
Снаружи стоял мороз, она это знала и все-таки удивлялась, как сильно он щиплет ей щеки, как трудно дышать, как тяжело идти.
Кунгсхольм лежал опустевший, квартал, обитатели которого были сейчас в других местах.
— Она же девочка.
Гренс двигался медленно, левая нога, казалось, беспокоила его больше прежнего.
— Да?
— Мы говорим о конкретном случае. Почему пропадает ребенок? Потому что это девочка, Эверт.
Он остановился, обеими руками потер левое колено.
— Знаю.
— И не понимаешь? Ведь так оно и бывает. И всегда так было. Девочка, которой плохо, молчит, уходит в себя. Мальчик протестует, хулиганит. Мы с тобой каждый день видим последствия. Мальчики — почти в каждом деле на твоем столе.
Она услышала, как у него в колене что-то щелкнуло. Два раза, громко, навязчиво, как пистолетный выстрел. И он зашагал дальше.
— А девочек не видно, Эверт. Потому что общество предпочитает мальчиков, которые дают выход своим эмоциям. Проводя полицейские операции, мы видим только мужчин, хватаем их, допрашиваем, сажаем. Хотя и я, и ты, и все остальные в этом здании знаем, что есть и женщины-преступницы, и их немало. Однако они интересуют нас гораздо меньше, потому что женщин реже приговаривают к тюремным срокам, а нам нужен результат, нужно закрыть дело.
Пять скользких ступенек, красная деревянная дверь с запотевшими стеклами. Херманссон оглядела обшарпанное кафе. Ночь на дворе, мороз донимал людей, рискнувших покинуть свои дома, кафе только что открылось, а половина мест уже занята.
— Ты ведь знаешь, за одинаковые преступления мужчинам и женщинам выносят разный приговор. На женскую преступность мы смотрим не слишком серьезно. Мы невежественны и полны предрассудков, Эверт. Демонизируем преступников-мужчин и маргинализируем женщин.
Стойка напоминала скорее кухонный стол — кофейники и большие тарелки с ломтями сыра теснились среди мисок с кашей и яблочным муссом.
— Что возьмешь?
— Булочки и кофе с молоком.
Гренс фыркнул:
— Я же сказал, здесь подают нормальный завтрак.
— Заказывай сам.
Посетители теснились один возле другого, таксисты и разносчики газет, подростки на пути домой. Она поискала свободный столик и наконец нашла один, втиснутый между пестрым музыкальным автоматом и некогда белым холодильником.
Гренс шел за ней, с двумя чашками кофе в руках.
— Остальное принесут через несколько минут.
Херманссон взяла одну чашку.
— Я не закончила.
— Я так и думал.
Она глотнула кофе. Горячо, обжигает горло.
— Казалось бы, совсем неплохо, в смысле для женщины, что ее судят не так сурово, а? Но… меня просто зло берет, ведь дело в том… женщин не приговаривают к тюремному заключению, их приговаривают к предохранительному надзору. А стало быть, они могут и дальше идти по преступной дорожке, тогда как его, мужчину, Эверт, мы видим и сажаем за решетку, хотя бы от случая к случаю.
Гренс поднял руку, встал:
— Подожди немного.
Он порылся в кармане, достал пятикроновую монету. Склонился над музыкальным автоматом, сунул монету в прорезь наверху, потом дважды нажал одну и ту же кнопку. «Тонкие ломтики», Сив Мальмквист. Акустика скверная, виниловая пластинка заезжена, голос певицы временами терялся в скрежете звукоснимателя.
— Е-шесть. Придется послушать два раза. — Он сделал пару танцевальных движений и сел. — Херманссон?
Она продолжила:
— Казалось бы, предпочитая сажать мужчин, мы даем женщинам поблажку, но на самом деле всего лишь действуем в продолжение старой установки — видеть среди детей мальчиков, а не девочек. Мальчиков мы наказываем, принимаем профилактические меры. На девочек же плюем, пусть замыкаются в себе, пусть пропадают, пусть опускаются на самое дно. — Она сглотнула. — Вот, Эверт, вот ответ на твое почему.
Он бросил на нее долгий взгляд, кивнул несколько раз, допил кофе.
— Херманссон?
— Да?
— Потанцуем?
Он встал, прежде чем она успела ответить, присел на корточки перед музыкальным автоматом, пошарил рукой по его задней стенке и несколько раз повернул маленькую черную ручку.
Звук внезапно набрал силу, голос Сив заполнил все помещение.
Он беспечно пожал плечами:
— Иногда, Херманссон, совсем неплохо иметь компанию.
Он выглядел очень довольным.
Она взяла его протянутую руку, и некоторое время оба танцевали, в ритме четыре четверти, посреди кафе. Через две минуты и сорок секунд музыка стихла, Херманссон пошла было обратно к столику.