Дмитроглифы

Берлевог

Дима врать не хотел, но и выкладывать всю правду ему было стыдно. Да и не поверил бы Антон в портал и путешествия во времени. Поэтому Дима вкратце рассказал о знакомстве с мужчиной, который после ночи любви обчистил его рюкзак. Деньги, документы.

— Тьфу, напугал! — Антон расслабился. — Я думал, что-то серьёзное случилось, раз ты припёрся. А то ведь ни слуху ни духу уже два месяца.

— Ты же меня бросил.

— После того, как ты мне изменил! И не бросил, а посадил на самолёт. Не искажай реальность, из-за этого все твои проблемы.

— Прости.

— Ладно, проехали. Да и не подходил ты мне, это верно. Безответственный, недисциплинированный, легкомысленный. Ставлю тысячу, ты с тем норвегом без резинки трахался.

— Ты выиграл. Но у меня нет тысячи. У меня семнадцать рублей мелочью и жетон на метро.

— Гыы, ты такой предсказуемый, Димочка! Ладно, будешь должен. Я так понимаю, ты за деньгами пришёл? Пять штук хватит?

— Мне сотню надо.

Антон уставился на него тяжёлым взглядом:

— Сдаётся мне, ты чего-то недоговариваешь. Куда ты вляпался?

Дима сжал зубы, чтобы снова не заплакать. Нервы совсем сдали. Они сидели за кухонным столом, друг напротив друга, как в старые добрые времена. Оба молчали. Где-то в комнате Тор запел тоненьким голосом: «Всё для тебя — рассветы и туманы, для тебя — моря и океаны…» Через пять минут Антон вздохнул и сказал:

— Ладно, убедил. Дам я тебе денег. Пятьдесят штук.

В этот момент Дима вспомнил, почему когда-то в него влюбился, и на секунду позавидовал Тору.

— Спасибо, Антон. Я постараюсь оправдать твоё доверие. И это… ты не толстый, и не пассивный… Это я дебил…

***

Маленький семьсот семнадцатый Боинг сделал эффектный полукруг над скалистым побережьем и вышел на глиссаду. Дима прижался носом к иллюминатору, разглядывая осеннюю тундру. Жёлто-красно-коричневый ковёр обрывался у кромки свинцового моря, где одинокий туристический пароходик прыгал с волны на волну. Сезон заканчивается. Сентябрь. Через неделю может выпасть снег.

Олафсон встретил Диму в зале прилёта, напоминавшем захудалый сувенирный магазинчик. Они обнялись среди магнитиков, песцовых шапок и ветвистых оленьих рогов.

— Как я рад, что ты нашёл меня на фейсбуке! — сказал Олафсон. — Ты мой самый желанный гость! Я отвезу тебя к себе домой, никаких гостиниц. Солнечная активность низкая, портал спит. У нас будет время поговорить.

Профессорский дом стоял на горе, чьи очертания казались смутно знакомыми. Они закутались в одеяла и вышли на веранду с величественным видом на море. От красоты захватывало дух и вышибало слёзы. Что-то колыхнулось в памяти Димы, и он спросил:

— А тут рядом нет водопада? Такой большой, наполняет каменную ямку, а потом сбегает в трещину.

— Есть! — обрадовался Олафсон. Он принёс дымящиеся лоточки со шведскими фрикадельками и бутылку без этикетки, в которой плескалось что-то молочно-оранжевое. — Это морошковое вино, моя гордость! А водопад называется «Чаша вечной любви». Есть легенда, что если искупаться там с возлюбленным, то любовь продлится всю жизнь. Но это враньё, я с двумя жёнами проверял — не работает. У нас тут много дурацких легенд, главное, туристы верят. Вон дорожку протоптали, романтики.

Он разлил вино и поднял пузатый бокал:

— Скол! Вздрогнем, как говорят русские!

Дима выпил и вздрогнул. Провыл сквозь удушье:

— Сколько градусов твоё вино?

— Шестьдесят, — довольно ответил Олафсон. — Нотка спелой морошки придаёт вину благородный аромат и бархатистость.

Солнце быстро падало за горизонт, а Дима всё рассказывал свою трагическую историю. И если с Олегом Петровичем это был скорее юмористический рассказ — кокетство, паясничанье и флирт, то с Олафсоном это была исповедь о том, как он дважды влюбился в одного человека, а тот дважды его обманул. Дима не скрыл ничего, вывернул душу наизнанку.

— А я ведь его помню. Долговязый такой мальчишка, чёрненький. Олег Рудов… Лет десять назад, когда я ещё работал, он впервые приехал к нам на практику. Я сам показал ему Гростайн. Я был одержим загадкой этого камня, всем его показывал, старался заинтересовать…

— Вы знаете Олега?!

— Знал, да. Талантливый был студент. Умный, любознательный, трудолюбивый. По вечерам все расходились, а он сидел около Гростайна, срисовывал письмена, проводил опыты во время северных сияний. Оно же там мигает всё — и на небе, и на земле… Я сэндвичи с лососем из дома носил, подкармливал русского практиканта. И, конечно, выдал ему запасной ключ от музейного корпуса. У нас не принято бросать студентов у Гростайна без присмотра: мало ли, повредят чего, за молодёжью следить надо, но Олегу я доверял. Он уже тогда начал писать работу о происхождении петроглифов.

— Сейчас он пишет докторскую диссертацию.

— Значит, десять лет работает над темой. Это приличный срок. Учитывая, что он имеет прямой доступ к создателям этих рисунков, думаю, мир скоро услышит о новом открытии. Кто знает, что он накопал за столько лет? Кто и зачем вырезает петроглифы? Что такое Гростайн? Кто и почему имеет привилегию им пользоваться? Как живут древние люди, во что верят, чем занимаются? Всё это представляет огромный интерес для науки.

Олафсон налил морошкового самогона в бокалы:

— Счастливый человек этот Олег Рудов. Меня Гростайн отверг, буквально сломал мне жизнь, а ему открылся…

— Благодаря мне! Это я написал его имя на портале!

— Да, пять тысяч лет назад ты написал ваши имена, и все эти годы портал вас ждал. А десять лет назад Олег приехал в музей, коснулся камня, и случилось чудо. И он никому ничего не сказал…

— Потому что он эгоист и хочет заграбастать все деньги и славу! Ни с кем не хочет делиться — ни с вами, ни со мной, ни с учёным сообществом! Он понял, что может путешествовать во времени, и тайно начал раскопки. Пишет диссер, готовит сенсацию. Какое необузданное тщеславие, какая алчность!