Дневник черной смерти
Шрифт:
В ту горькую, голодную и холодную зиму, которая последовала за гибелью мужа Кэт, когда от безумия их спасали только разговоры, она передала Алехандро слова юного пажа Чосера, впервые увидевшего ее в Париже: «Вот это да! Вы могли бы быть близнецом милорда Лайонела».
– Дедушка… – прошептал мальчик, вернув Алехандро к действительности.
– Да, Гильом?
– Мы там, куда ехали?
Куда они ехали? Алехандро и сам точно не знал.
– Сейчас да.
– Тогда почему мы не слезаем с коня?
Алехандро задумался, как лучше ответить; ему не хотелось ни пугать мальчика, ни отрицать
– Может, нам придется продолжить путь, – в конце концов сказал он. – Скоро все выяснится.
– А-а… – Этот ответ, похоже, удовлетворил мальчика; он снова прислонил голову к спине Алехандро. – Я очень устал, дедушка. Когда можно будет поспать?
– Очень скоро, надеюсь.
Алехандро почувствовал, что мальчик расслабился, уплывая в полудрему. Он сидел, стараясь не двигаться, в темной, молчаливой тени дворца. Спустя какое-то время по ту сторону двери послышался шум, и она с громким скрипом петель открылась. В тусклом предрассветном свете Алехандро не мог разглядеть лица стоящего там человека и положил руку на рукоятку кинжала, но тут же по голосу с огромным облегчением понял, что перед ним тот самый молодой человек, который сопровождал их от Иудейской улицы.
Разбудив мальчика, он передал его солдату, и тот поставил Гильома на землю с бережностью, которую трудно было от него ожидать. Мелькнула мысль, рассказал ли де Шальяк солдату, кто такой этот ребенок. Скорее всего, нет; столь осторожный человек, как де Шальяк, вряд ли стал бы сообщать подобные сведения без крайней необходимости.
Когда Алехандро спешился, солдат взял поводья его коня, сделал жест в направлении открытой двери и сказал:
– Господин скоро выйдет. Подождите внутри, но от двери не отходите.
Лекарь заколебался, однако солдат повторил свой жест, как бы давая понять, что опасаться нечего. Алехандро с мальчиком вошли внутрь. Дверь за ними закрылась, послышался стук копыт по булыжной мостовой. Их окружала тьма; Алехандро слышал, как бьется сердце в унисон с капаньем воды где-то в глубине коридора. Гильом крепко ухватился за его ногу; почувствовав, что мальчик дрожит, Алехандро обнял его за плечи. В такой тишине и темноте минуты тянулись, точно часы, но в конце концов послышались чьи-то шаги. В конце коридора возник тусклый свет, приближающийся с той же скоростью, что и шаги. Наконец появилась фигура, однако в трепещущем свете факела черты лица был неразличимы.
Что, если это не де Шальяк? Алехандро покрепче обхватил Гильома и снова положил руку на рукоятку кинжала.
Человек остановился в нескольких шагах перед ними. Он высоко поднял факел, заставив Алехандро затенить рукой глаза. Кто бы это ни был, он молчал, и Алехандро вытащил кинжал из ножен; в тишине скрип металла о кожу прозвучал особенно громко.
Послышался негромкий смех – и его Алехандро узнал мгновенно.
– Оружие вам не понадобится, коллега.
Алехандро не мог разглядеть улыбку де Шальяка, но почувствовал, что и сам улыбается.
– По-прежнему всегда готовы встретить опасность лицом к лицу, – продолжал француз, – да благословит Бог ваше постоянство. А ведь вы уже не так молоды, как прежде. Но должен сказать, выглядите очень неплохо для человека вашего преклонного возраста.
Чувствуя,
– Наверно, я сказал бы то же самое и о вас, если бы смог разглядеть ваше лицо. И позвольте напомнить, глубокоуважаемый коллега, что вы в гораздо более преклонном возрасте, чем я. Может возникнуть вопрос, не умышленно ли вы прячетесь за неясным светом этого факела.
Факел опустился, и свет упал на лицо человека, которого Алехандро в последний раз видел в день появления Гильома на свет. На этом резко очерченном лице прибавилось морщин, волосы почти целиком поседели, но голубые глаза все так же светились умом и проницательностью.
Де Шальяк сделал шаг вперед и по-дружески положил руку на плечо Алехандро.
– Рад видеть вас, лекарь, – с неподдельной искренностью сказал он. – Сколько раз мне хотелось поделиться с вами своими мыслями! – Он коснулся головы мальчика. – А ты, юный господин Гильом, стал поистине прекрасным молодым человеком.
Тот взглянул на Алехандро, как бы спрашивая: «Кто этот человек, которого я не знаю, но который знает меня?» Алехандро наклонился и сказал:
– Месье де Шальяк наш самый преданный друг, он не раз помогал мне.
– Я присутствовал при твоем рождении, – объяснил француз мальчику.
Гильом удивленно перевел взгляд с Алехандро на де Шальяка.
– Значит, вы знаете мою мать? – взволнованно спросил он.
Де Шальяк бросил быстрый взгляд на Алехандро, и тот кивнул в знак согласия.
– Это правда, я ее знаю. Она хорошая женщина. Уверен, ее сердце переполняла бы гордость, если бы она смогла увидеть своего прекрасного сына. Но мы поговорим об этом позже. Сейчас давайте пройдем ко мне.
– По-вашему, это разумно? – с удивлением спросил Алехандро. – В смысле, вам это…
– Не бойтесь, коллега. Я принял все необходимые меры предосторожности.
В свете факела де Шальяка они быстро зашагали по коридору цокольного этажа, прошли через полутемную кухню, где даже в этот час шла работа по приготовлению еды на день. Алехандро крепко держал малыша за руку, когда они поднимались по узкой, извилистой лестнице, но все равно тот не раз оскальзывался на влажных каменных ступенях. В конце концов, поднявшись на несколько этажей, они добрались до личных апартаментов де Шальяка.
Комнаты, где сейчас жил и работал его коллега, в большой степени напоминали те, в которых Алехандро оказался, когда его, испуганного молодого еврея, скрывающегося из-за совершенного раньше преступления, впервые ввели в папский дворец. Тогда он был совершенно одинок – беженец, не имеющий ни родины, ни дома, ни семьи. У него снова возникло чувство, что он оказался в обиталище человека, который, будь он менее утонченным в своих манерах, пометил бы это логовище, как самцы животных в лесах метят свою территорию. Обстановка несла на себе отпечаток личности француза, его стиль узнавался во всем. Все те же изысканные гобелены украшали стены, роскошные ковры смягчали шаги, а поверхность мебели в свете факела мерцала, точно водная гладь. Гильома охватило чувство благоговения сродни тому, которое испытал его дед, впервые созерцая все эти чудеса и упиваясь их экзотической красотой.