Дневникъ паломника

Клапка Джером Джером

Ему приходитъ въ голову, что «человкъ-змя» или «безкостное чудо» чувствовалъ бы себя отлично на этой постели; и онъ сожалетъ, что не обучался акробатическому искусству. Еслибъ только онъ могъ заложить ноги на спину и спрятать голову подъ мышку, — ему было бы чудесно. Но онъ никогда не учился этимъ полезнымъ штукамъ, и потому долженъ лежать вытянувшись, согрвая по очередно то ту, то другую часть тла.

Казалось бы при такомъ дйствительно плачевномъ положеніи ему и въ голову не придетъ думать о чисто эстетическихъ вещахъ. Однако ему такъ и мечется въ глаза фигура, которую онъ долженъ представлять изъ

себя. Перина, вздувшаяся горбылемъ надъ серединой его туловища, придаетъ ему видъ человка, страдающаго чудовищной опухолью или толстйшей лягушки, которая нечаянно опрокинулась на спину и никакъ не можетъ подняться.

Вотъ еще наказанье: стоитъ ему пошевелиться или слишкомъ тяжело вздохнуть, перина (собственно пуховикъ) слетаетъ на полъ.

Лежа въ нмецкой кровати, нельзя достать до полу (вслдствіе ея ящикообразнаго устройства) — и вотъ ему приходится вылзать и при этомъ разумется стукаться о доски.

Повторивъ эту штуку разъ десять, онъ приходитъ бъ убжденію, что для него, новичка, чистое безуміе пытаться заснуть въ этой мудреной кровати, которая и отъ опытнаго человка потребуетъ всей его опытности. Онъ вылзаетъ изъ ящика и устраивается на полу.

Такъ по крайней мр поступилъ я. Б. — тотъ привыкъ въ германскимъ постелямъ; свернулся калачикомъ и заснулъ безъ малйшаго затрудненія.

Мы соснули часика два, а затмъ отправились на станцію обдать. Повидимому желзнодорожные буфеты въ германскихъ городахъ также охотно посщаются обитателями города, какъ и прозжимъ народомъ. Горожане собираются въ нихъ какъ въ ресторанахъ. Обденная зала кёльнской станціи была переполнена кёльнцами.

Тутъ были представители всхъ сословій, но преимущественно солдаты. Всякіе солдаты: армейскіе и гвардейскіе, толстые и тонкіе, старые и молодые. Напротивъ насъ четверо молодыхъ солдатъ пили пиво. Я въ первый разъ видлъ такихъ молодыхъ солдатъ. Ни одному изъ нихъ нельзя было дать боле двнадцати лтъ, хотя можетъ быть имъ было и по тринадцати, — а глядли они такъ храбро, будто сейчасъ готовы штурмовать батарею — только прикажи! Они сидли за столомъ, и чокались кружками съ пивомъ; и толковали о военныхъ длахъ, и всякій разъ вытягивались и важно отдавали честь, когда какой-нибудь офицеръ проходилъ по зал.

И возни же имъ было съ этой честью! Офицеры то и дло проходили по зал, и всякій разъ вс эти воинственные даки и питухи вскакивали и отдавали честь и стояли на вытяжку пока офицеръ не скроется за дверью.

Мн просто жаль стало одного молодого солдата, который тщетно пытался състь тарелку супа неподалеку отъ насъ. Только поднесетъ ложку ко рту — показывается офицеръ, и ложка, тарелка, супъ забыты, и бдняга взвивается отдавая честь. Глупому малому ни разу не пришло въ голову спрятаться подъ столъ и тамъ дость свой супъ.

Когда мы кончили обдъ, оставалось еще полчаса до отхода позда и Б. предложилъ сходить посмотрть соборъ. У Б. есть одна слабость — церкви. Не можетъ пройти мимо церковныхъ дверей. Идемъ, напримръ, по улиц, подъ ручку, и ведемъ какъ нельзя боле дльный, даже душеспасительный разговоръ, какъ вдругъ я замчаю, что Б. становится молчаливъ и разсянъ.

Я знаю, что это значитъ: онъ увидлъ церковь. Я длаю видъ, что ничего не замчаю, и тащу его дальше. Но онъ упирается, упирается, и наконецъ останавливается.

— Полно,

полно, — говорю, — соберитесь съ духомъ и будьте мужчиной. Не думайте объ этомъ. Скажите себ: — не поддамся ни за что. Идемте, сейчасъ мы завернемъ за уголъ, и вы больше не увидите ее. Ну же, возьмите мою руку, и побжимъ бгомъ.

Онъ нершительно длаетъ два-три шага и снова останавливается.

— Нтъ, дружище, — говоритъ онъ съ такой горькой улыбкой, что самое каменное сердце содрогнется отъ жалости. — Не могу. Я слишкомъ привыкъ къ этому. Теперь ужь не отвыкнешь. Зайдите пока въ ресторанъ; я сейчасъ вернусь къ вамъ. Не горюйте обо мн; не стоитъ.

И онъ уходитъ нетвердыми шагами, а я съ досадой направляюсь въ первое попавшееся кафе, и сидя за рюмкой абсента или коньяку благодарю Провидніе за то, что съ молоду умлъ обуздать свое почтеніе къ храмамъ.

Немного погодя онъ является и садится рядомъ со мной.

Въ глазахъ его свтится дикое, нездоровое возбужденіе; онъ старается скрыть сознаніе своего проступка подъ личиной натянутой веселости.

— Какая прекрасная напрестольная пелена, — шепчетъ онъ мн съ энтузіазмомъ, который только усиливаетъ мое состраданіе, такъ какъ свидтельствуетъ о его неизлчимости.

— А рака! — просто поэма! Я въ жизнь свою не видалъ такого великолпнаго саркофага!

Я молчу, такъ какъ говорить въ данную минуту было бы безполезно. Но вечеромъ, когда мы остаемся одни въ нашихъ кроватяхъ, и все вокругъ насъ погружается въ тишину, какой можно ожидать въ отел, гд постоянно прізжаютъ и отъзжаютъ путешественники съ громоздкимъ багажомъ, — я обращаюсь къ нему съ кроткимъ упрекомъ. Дабы не впадать въ тонъ проповдника, я напираю на практическую сторону вопроса.

— Какъ же мы ухитримся постить т мста — говорю я, — которыя намъ дйствительно нужно постить — кафе, театры, концерты, увеселительные сады, танцклассы — если будемъ тратить драгоцнное время на бготню по церквямъ и соборамъ?

Онъ потрясенъ и общаетъ исправиться. Со слезами въ голос, онъ клянется, что никогда больше не заглянетъ въ церковь. Но на слдующее утро, при первомъ искушеніи, его добрыя намренія разлетаются и повторяется старая исторія. Не стоитъ сердиться на него: онъ и самъ не радъ — да не можетъ ничего подлать.

Не зная, до какихъ размровъ доходитъ его слабость къ церквямъ, я ничего не выразилъ противъ проекта осмотрть Кельнскій соборъ, и мы отправились. Б. уже видлъ его и знаетъ его исторію. По его словамъ соборъ начали строить въ половин ХІІІ-го столтія и кончили только десять лтъ тому назадъ. По моему, архитекторъ копался слишкомъ долго. Можно бы поторопиться постройкой.

Б. увряетъ также, что башни Кёльнскаго собора — высочайшія въ свт. Я отрицаю это и вообще охуждаю эти башни. Б. горячо защищаетъ ихъ. Онъ говоритъ, что это самыя высокія постройки въ Европ, за исключеніемъ Эйфелевой башни.

— О, пустяки! — говорю я — въ Европ много зданій выше этихъ — не говорю уже объ Азіи и Америк.

У меня нтъ никакихъ основаній говорить это. Правду сказать, я ничего не знаю объ этомъ предмет. Мн хочется только подразнить Б. Можно подумать, что его личный интересъ связанъ съ этимъ зданіемъ: онъ распространяется о его достоинствахъ и красотахъ съ такимъ жаромъ, точно онъ акціонеръ, желающій сбыть съ рукъ свои акціи.