Дневникъ паломника
Шрифт:
Вы съ негодованіемъ протестуете противъ такого подозрнія.
— Говорятъ вамъ, я не бралъ его! — восклицаете вы. — Я въ глаза не видалъ вашего билета. Оставьте меня въ поко. Я…
Общее удивленіе вашихъ спутниковъ приводитъ васъ въ себя, и вы снова принимаетесь за поиски. Вы шарите въ саквояж, выбрасывая вс вещи на полъ и проклиная желзнодорожные порядки Германіи. Потомъ вытряхиваете сапоги. Просите встать вашихъ сосдей — не сидятъ-ли они на немъ; ползаете по полу и шарите подъ скамейками…
— Не выбросили-ли вы его за окно съ остатками бутерброда? — спрашиваетъ вашъ другъ.
— Нтъ!
Обшаривая себя въ двадцатый разъ, вы находите его въ жилетномъ карман, и затмъ въ теченіе получаса размышляете, какъ это вы ухитрились не найти его при девятнадцати предыдущихъ обыскахъ.
Поведеніе кондуктора въ время этихъ поисковъ отнюдь не можетъ подйствовать успокоительно на ваши нервы. Онъ вертится на ступеньк подъ окномъ, выдлывая повидимому все, что могутъ внушить ему опытъ и изобртательность, для того, чтобы сломить шею.
Поздъ идетъ со скоростью 30 миль въ часъ (максимумъ быстроты курьерскихъ поздовъ въ Германіи).
Вотъ впереди показывается мостъ. Увидвъ его, кондукторъ хватается рукой за окно и откидывается какъ можно дальше отъ вагона. Вы смотрите на него. потомъ на быстро приближающійся мостъ; соображаете, что арка должна оторвать его голову, не повредивъ остальной части тла, и спрашиваете себя, отскочитъ-ли голова въ вагонъ или упадетъ на землю. На разстояніи трехъ дюймовъ отъ моста онъ разомъ прижимается въ вагону и арка убиваетъ комара, усвшагося на верхушк его праваго уха.
Промчавшись черезъ мостъ, поздъ несется по краю пропасти, такъ что камень, выброшенный изъ окна, упадетъ прямо на дно, на глубин въ 300 футовъ. Тутъ кондукторъ отнимаетъ руки отъ окна и начинаетъ выплясывать на ступеньк какой-то тевтонскій военный танецъ, похлопывая руками по тлу, точно кучера въ морозный день.
Первое и самое главное условіе для того, чтобы спокойно путешествовать по германскимъ желзнымъ дорогамъ, — относиться съ безусловнымъ равнодушіемъ къ участи кондуктора. Вамъ должно быть ршительно все равно, — погибнетъ ли онъ во время путешествія или останется цлъ. Малйшее участіе въ кондуктору превратитъ поздку по фатерланду въ сплошную пытку.
Въ 5 часовъ утра (какъ свжа, прекрасна и обворожительна земля раннимъ утромъ! Лнтяи, которые спятъ до восьми-девяти часовъ, теряютъ прекраснйшую часть дня, только мы, встающіе спозаранку, дйствительно наслаждаемся природой) я отказался отъ попытокъ уснуть и отправился помыться въ уборную, на конц вагона.
Довольно затруднительно умываться въ такой крошечной комнатк, тмъ боле, что вагонъ встряхиваетъ, и когда вы засунете руки и полголовы въ умывальную чашку, — стны уборной, полочка для мыла, кранъ и другіе лукавые предметы пользуются вашимъ безпомощнымъ положеніемъ и толкаютъ васъ изо всхъ силъ, — когда же вы пытаетесь уклониться отъ нихъ, дверь отворяется и хлопаетъ васъ сзади.
Какъ бы то ни было, мн удалось наконецъ, если не вымыться, то вымочить себя съ ногъ до головы. Затмъ я сталъ искать полотенца. Разумется его не оказалось. Въ этомъ-то и штука. Идея желзнодорожнаго начальства заставить пассажира умыться, соблазнивъ его мыломъ, тазомъ и водой, а затмъ объявить ему, что утираться нечмъ.
Таковы здшнія понятія объ остроуміи.
Я
И такъ я утерся газетой, которая случилась у меня въ карман, и пренеудобная же это вещь для утиранья, доложу вамъ!
Вернувшись на мсто, я разбудилъ Б., уговорилъ его сходить помыться, и прислушиваясь въ отдаленнымъ звукамъ его междометій, долетвшимъ до меня, когда онъ, подобно мн, убдился, что утираться нечмъ — забылъ о собственной неудач.
Ахъ! какъ справедливо говорятъ добрые люди, что думая о чужихъ страданіяхъ, мы забываемъ о своихъ!
За пятьдесятъ миль до Мюнхена мстность становится плоской, гладкой и повидимому крайне безплодной, такъ что и смотрть не на что. Путешественникъ сидитъ, устремивъ глаза вдаль, и ждетъ не дождется, когда же наконецъ покажется городъ. Но онъ расположенъ въ низин и всячески старается укрыться отъ взоровъ путешественника, такъ что тотъ замчаетъ его только очутившись уже почти на улиц.
Конецъ воскресенья 25-го
Въ Мюнхен мы оставили багажъ на станціи и отправились на поиски завтрака. Разумется, въ восемь часовъ утра большіе рестораны оказались запертыми, но въ конц концовъ намъ все-таки удалось найти въ одномъ саду ресторанчикъ, изъ котораго доносился пріятный запахъ кофе и жаренаго лука. Мы вошли въ садъ, услись за столикомъ, и подозвавъ человка, потребовали завтракъ.
Заказывалъ я. Я хотлъ воспользоваться этимъ случаемъ для практики въ нмецкомъ язык. Въ качеств существеннаго блюда я заказалъ кофе съ булками. Эта часть сошла сравнительно легко. Я такъ напрактивовался за послдніе два дня, что могъ бы заказать кофе съ булками на сорокъ персонъ. Затмъ я сталъ придумывать что-нибудь повкусне и потребовалъ зеленый салатъ. Лакей подумалъ было, что я желаю капусты, но въ конц концовъ понялъ въ чемъ дло.
Ободренный этимъ успхомъ, я расхрабрился и заказалъ яичницу.
— Закажите «Savoury», — замтилъ Б., — а то онъ принесетъ намъ кашицу съ вареньемъ и шеколаднымъ кремомъ. Вы знаете нмецкую стряпню.
— А, да! — отвчалъ я. — Конечно. Да. Такъ вотъ… Какъ по нмецки «Savoury»?
— «Savoury»? — промычалъ Б. — О!.. А!.. гмъ!.. Чортъ меня дери, если я знаю. Хоть убей не припомню!
Я тоже не могъ припомнить. Дло въ томъ, что я не зналъ никогда. Попробовали заказать по французски:
— Une omelette aux fines herbes.
Лакей повидимому не понялъ. Тогда мы обратились къ англійскому языку. Мы повторяли несчастное слово «Savoury» на вс лады, съ такими жалобными, плачевными, нечеловческими интонаціями, что казалось должны бы были растрогать сердце дикаря. Но стоическій тевтонъ оставался непоколебимъ. Мы ршились прибгнуть къ пантомим.