Дневник
Шрифт:
Только в те быстро пролетевшие годы Мисти ясно видела, что жизнь ее – не тупик. Мисти знала: она – залог будущего.
Они ставили Табби затылком к парадной двери. Ко всем забытым именам, по-прежнему написанным там. Этим детям, ныне – покойникам. Они отмечали рост Табби фломастером.
Табби, четыре года.
Табби, восемь.
Для протокола: погода сегодня слегка слезливая.
Теперь Мисти сидит тут, у маленького слухового окошка на своем чердаке в гостинице «Уэйтенси», внизу, за окошком, расстилается остров, оскверненный туристами. Неоном и вывесками. Логотипами.
Кровать, на которой Мисти обнимала дочурку, не желая ее отпускать ни на миг. Теперь там спит Энджел Делапорте. Незнакомец. Сумасшедший. Маньяк. Преследователь. В ее комнате, на ее кровати, под окнами, за которыми шипят и разбиваются океанские волны. В доме Питера Уилмота.
В нашем доме. На нашей кровати.
Пока Табби не исполнилось десять, гостиница «Уэйтенси» была пуста, заколочена. Окна забиты фанерой. Двери – досками.
В то лето, когда ей исполнилось десять, гостиница открылась. Деревня вмиг превратилась в армию коридорных и официантов, портье и уборщиц. В то лето Питер и начал работать на материке, штукатурить. Слегка подновлять интерьеры для летней публики, у которой глаз не хватает следить за всеми своими домами. Когда открылась гостиница, начал ходить паром – каждый день, круглые сутки, затопляя остров туристами и машинами.
Потом начался потоп бумажных стаканчиков и оберток от гамбургеров. Заверещала автомобильная сигнализация. Выстроились длинные очереди на парковку. В песке забелели использованные подгузники. Остров пришел в упадок, и так продолжалось вплоть до этого года, когда Табби исполнилось тринадцать, когда Мисти вошла в гараж и обнаружила Питера, уснувшего за рулем, и пустой бензобак. Пока Энджел Делапорте не оказался в точности там, где всегда мечтал быть. В постели ее мужа.
В твоей постели.
Энджел, лежащий в ее постели. Энджел, спящий с ее рисунком антикварного кресла.
Мисти, потерявшая все. Табби больше нет. Вдохновение закончилось.
Для протокола: Мисти об этом никому не сказала, но Питер сложил чемодан и спрятал его в багажнике «бьюика». Чемодан со шмотками, переодеться в аду. Полнейший абсурд. Все, что Питер делал последние три года, было полным абсурдом.
Внизу, на пляже, за ее слуховым окошком, дети плещутся в волнах. Один мальчик одет в белую рубашку с оборками и черные брючки. Он разговаривает с другим мальчиком, на котором только футбольные шорты. Они передают друг другу сигарету, курят по очереди. У мальчика в белой рубашке – черные волосы, не очень длинные, заправлены за уши.
На подоконнике – обувная коробка Табби с помоечной бижутерией. Браслеты, осиротевшие серьги и побитые старые брошки. Питеровы побрякушки. Гремящие по дну вместе с выпавшими из гнезд пластмассовыми жемчужинами и стеклянными бриллиантами.
Мисти глядит из окошка на пляж, на то место, где в последний раз видела Табби. Глядит туда, где это случилось. У мальчика с короткими черными волосами сережка в ухе – что-то, сверкающее золотым и красным. И хотя ее никто не может услышать, Мисти говорит:
– Табби.
Мистины пальцы вцепляются в подоконник, она высовывает голову из окошка и кричит:
– Табби?
Мисти высовывается наружу по пояс – вот-вот упадет с пятого этажа на крыльцо – и вопит:
– Табби!
И так оно и есть. Это Табби. С короткой стрижкой. Флиртующая с каким-то подростком. Курящая.
Мальчик лишь пыхает сигаретой и передает ее обратно. Он взмахивает челкой и смеется, прикрыв рот рукой. Его волосы трепещут на ветру мерцающим черным флагом.
Волны шипят и разбиваются.
Ее волосы. Твои волосы.
Мисти пытается протиснуться сквозь крохотное окошко, и обувная коробка вываливается наружу. Скользит вниз по кровельной дранке. Стукается о водосток, переворачивается, и драгоценности разлетаются в воздухе. Они падают, сверкая красным, желтым, зеленым, сверкая ярко, как фейерверк, – они падают, как вот-вот упадет и Мисти, падают вниз и с треском врезаются в бетонный пол гостиничного крыльца.
Только ее стофунтовая шина, ее нога в фибергласовом коконе, не дает Мисти вывалиться из окошка следом. Потом две руки обхватывают ее сзади, и чей-то голос говорит:
– Мисти, нет.
Кто-то втаскивает ее в комнату, и это Полетта. Гостиничное меню валяется на полу. Не выпуская Мисти, Полетта крепко сцепляет руки и наклоняет ее, вращает вокруг тяжелого якоря шины и припечатывает лицом к перепачканному краской ковру.
Отдуваясь и волоча свою здоровенную фибергласовую ногу, свое ядро на цепи, обратно к окошку, Мисти говорит:
– Это Табби.
Она говорит:
– Там, на пляже.
Ее катетер опять выдернулся, все в брызгах мочи.
Полетта поднимается на ноги. Она корчит мерзкую рожу, «мускул брезгливости» стягивает ее лицо к носу, и она вытирает руки о темную юбку. Она заправляет выбившуюся блузку под пояс и говорит:
– Нет, Мисти. Это не Табби.
И поднимает с пола меню.
Мисти должна спуститься вниз. Выйти наружу. Она должна найти Табби. Полетта должна помочь ей с шиной. Они должны вызвать доктора Туше, чтобы он ее снял.
И Полетта качает головой и говорит:
– Если с вас снимут шину, вы останетесь калекой до скончания дней.
Она подходит к окну и захлопывает его. Закрывает его и задергивает шторы.
Лежа на полу, Мисти говорит:
– Полетта, пожалуйста. Помоги мне встать.
Но Полетта лишь цокает языком. Она выуживает бланк заказа из бокового кармана юбки и говорит:
– На кухне закончилась «белая» рыба.
И просто для протокола: Мисти все еще в ловушке.
Мисти в ловушке, но ее ребенок, возможно, жив.
Твой ребенок жив.
– Бифштекс, – говорит Мисти.
Мисти хочет самый толстый кусок говядины, какой они только смогут найти. Хорошенько прожаренный.
24 августа
На самом деле Мисти хочет нож для бифштексов. Она хочет зазубренный нож, способный вспороть эту шину, и еще она хочет, чтобы Полетта, унося поднос после ужина, не заметила, что ножа на нем нет. Полетта не замечает, и более того, не запирает за собой дверь. Зачем нужны лишние движения, когда Мисти стреножена тонной ебучего фибергласа.