Дневники св. Николая Японского. Том V
Шрифт:
Наказал я о. Мии известить меня дней за двадцать до выезда их из Японии, чтобы иметь время приготовить рекомендательные письма. После завтрака мы с ним распрощались, и он отправился обратно в Кёото, взяв еще деньги на отъезд по своим Церквям в Танго и Тонба.
Часу в третьем были с визитом капитаны «России» А. М. Доможиров, «Владимира Мономаха» князь Ухтомский и аудитор Артемьев, будущий издатель газеты в Порт—Артуре. Ухтомский рассказал: 1. как в Нагасаки, когда он стоял там, консул Костылев отнесся к нему с просьбою прислать судового священника для погребения одной православной христианки, японки, умершей там. Ухтомский совсем готов был отпустить священника и сделать все, что нужно для достодолжного совершения похорон, но Костылев больше не просил; оказалось, что умершую сожгли (вероятно, похоронили родные по–буддийски или же приготовили пепел к отпеванию
24 марта/5 апреля 1899. Среда
четвертой недели Великого Поста.
Чтобы окончательно развязаться с корреспонденцией в Россию, оставив перевод, писал до обеда письма. — Приглашение барона Санномия (оберцеремониймейстер) в двенадцать часов на завтрак к нему в дом. — Опять письма до всенощной, которую тянул пением Львовский до безобразия; такая прекрасная песнь, как «Архангельский глас», совершенно теряет весь смысл в его пении: слоги на сажень отстоят друг от друга — не поймешь ни что поют, ни что за гармония; да и какая гармония, когда на каждой ноте, пока ее прямолинейно тянут, можно лечь спать, выспаться, проснуться, — а ее все еще тянут! Просто мученье! А ничего не поделаешь! Потому характер у человека такой! Сколько ни говори, как к стене горох.
25 марта/6 апреля 1899. Четверг
четвертой недели Великого Поста.
Праздник Благовещения.
За Обедней было больше русских, чем японцев. С судов нашло офицеров и матросов полсобора; наставили свечей у икон полны подсвечники, даже пришлось переменять свечи. Радостно было служить. Воспрянуло там где–то на дне души залежавшееся русское чувство! После Обедни толпа матросиков осталась, чтобы отслужить молебен и панихиду; о. Павел Сато и отслужил им. Я спрашивал, не могут ли пропеть. Я отслужил бы по–русски, но они, видимо, хотели японского богослужения.
Доходу от молившихся русских сегодня было в Соборе до 80 ен, в том числе 50 ен японскими золотыми, поданными мне в пакете во время Апостола от неизвестного в здравие Александры и Пелагеи и от Унженина, купца из Ханькоу, после службы зашедшего ко мне и завтракавшего у меня.
26 марта/7 апреля 1899. Пятница
четвертой недели Великого Поста.
О. Павел Кагета пишет, что Илья Сато, катихизатор в Акита, болен головой, просит отозвать его домой, в Такасимидзу, для лечения, а вместо его прислать другого. Но от Ильи письмо, что он почти совсем поправился. Так как совсем некем заменить Илью и вызвать его оттуда было бы равно закрытию там Церкви, то и отвечено о. Павлу, что пусть Илья Сато остается в Акита, пока он сам терпит там.
Николай Абе из Коофу пишет: просится сюда для сообщения чего–то по Церкви, что должен передать лично. Вероятно, надоело там быть и хочется прогуляться. Отвечено: пусть напишет, что хочет сообщить; если же не считает это удобным, то после Пасхи в Коофу отправится о. Феодор Мидзуно, — пусть ему сообщит.
С «Владимира Мономаха» были два офицера с визитом от лица всей кают–компании: лейтенант Повалишин и мичман Захаров. Утром делали ученье, потом получили приказание отправиться с визитом в форме к посланнику. У меня были в три часа, целый день ничего не евши; и я их, к несчастью, ничем не мог угостить, кроме чая с бисквитами, ибо торопился еще к себе на службу. Служба тоже нелегкая! Порт—Артур и Талиенван хвалили; говорили, что там берег уже ощетинен четырьмястами русских пушек, а всего один год, как там; недавно праздновали годовщину занятия.
27 марта/8 апреля 1899. Суббота
четвертой недели Великого Поста.
По выходе из Обедни нашел на столе письмо о. Семена Мии; он уже вернулся в Кёото, переговорил с Окамото, передал ему мои подарки с советом не ездить в Сибирь с возвратом сюда и потом новым отправлением в Россию, а прямо чрез Сибирь ехать в Россию. Окамото согласен на это, и они в первых числах следующего месяца — мая — собираются отправиться в Владивосток.
Потом пришел Павел Накаи: сегодня–де нужно ехать смотреть императорский сад в Синдзику, к чему приглашал служащий там Феодор Миягава, — погода хорошая. Отправились мы с ним в половине девятого и вернулись за двенадцать. Осмотрели во всех подробностях. Место, занимаемое садом, принадлежало прежде удельному князю Найто и тридцать лет тому назад подарено Императору, но всего семь лет назад серьезно занялись разведением здесь сада, и результат блестящий; теплицы, в которых содержатся и разводятся южные цветовые растения, собранные со всех стран, длиннейшие, содержатся в образцовом порядке и поражают обилием видов и индивидов растений. Фукуба, сын которого был здесь в Семинарии и вышел по дурному поведению, начальник сада; товарищ его показывал сегодня нам теплицы; под рукой у них четыре чиновника, из которых один Миягава Феодосий; садовников и рабочих человек сорок. Отпускается в год на сад тридцать тысяч. Кроме теплиц, мы смотрели огромные пространства, занятые огородными растениями, потом два сада в японском стиле, — новый, где множество птиц в клетках и на воле, тоже из разных стран; наиболее интересные — пленники из Китая, привезенные с войны, — орлы, соколы и прочие; есть и несколько четвероногих — овцы, козы, верблюд, олень; красивейший экземпляр — белый павлин, при нас распустивший свой великолепный хвост; старый японский сад, бывший еще при князе, которого и дворец был здесь, с большим озером, холмиками, замечательно обработанными деревьями и прочее. Впрочем, самая поразительная вещь сего императорского сада — «кику» с 900 цветами на одном стебле; живым мы этого цвета не видали, а видели его фотографию на стене приемной. Это — то «кику», о котором осенью прошлого года распространялись в описаниях газеты. Особенная еще прелесть сада ныне, что «сакура» в цвету, и мы проезжали и ходили по длиннейшим аллеям их с бесподобным видом, если смотреть вверх на едва видную, всю в цветах, синеву неба.
Во втором часу отправился я в Посольство взять паспорт на поездки по Японии (вероятно, в Пасхальную неделю найду время побыть в Кёото), отвести накопившиеся иллюстрации, которые посланница присылает смотреть, и прочее. Посланник барон Розен долго рассказывал, как не резонен адмирал Дубасов с своим японофобством. Завтра барон будет иметь разговор с ним и убеждать, что с Японией совсем не нужно воевать.
После всенощной семинарист Феодор Янсен приходил просить отправить его в Россию еще учиться. Савва Хорие, его попечитель, уже просил об этом, и я отказал; теперь сам он пришел. Но куда ему? В Академию не годен, не по силам; Семинарию он здесь ныне кончит. Не знаю, как быть с ним. Русский подданный, полурусский (то есть полуфинляндец) по рождению, японец по матери и по воспитанию, — Сказал, что не могу отправить его в Россию; но, видимо, разговор еще этим не кончился.
28 марта/9 апреля 1899. Воскресенье
пятой недели Великого Поста.
В Обедне опять было много офицеров и матросов с «России» и «Владимира Мономаха». После Обедни зашел ко мне Бердников, начальник таможни в Владивостоке, с сыном; тут пришли многие японцы — кто с визитом, кто по делу. Бросаешься от одного языка к другому, — хочется и тем и другим сказать любезность или дело, — и выходит горох с капустой, неприятное дело, так что сегодня чуть совсем не рассердился в душе.
Жена Давида Ниими, Нина, из Ханда была; говорила, что дело проповеди совсем плохо там; катихизатор Тит Кано к христианам не ходит, язычникам проповедует так, что если кто один раз придет посещать его, то другой раз не приходит. А я надеялся на него; в Семинарии так хорошо учился и вел себя; и теперь ведет себя отлично, и уже женат, значит — в поведении не испортился. Но не следует молодых, только что выпущенных из Семинарии, проповедников ставить отдельно, на самостоятельные посты, а нужно непременно на первые годы помещать их под рукою у священников, чтобы они навыкли и направились, сделались опытнее под руководством опытных людей.