Дневники
Шрифт:
Яркое солнце, высокая ограда С. собора. На каменной приступочке сидит дама в трауре. Сидит бессильно, как-то вся опустившись. Вдруг тихо, мучительно, протянула руку. Не на хлеб попросила - куда! Кто теперь в состоянии подать "на хлеб". На воблу.
Холеры еще нет. Есть дизентерия. И растет. С тех пор, как выключили все телефоны - мы почти не сообщаемся. Не знаем, кто болен, кто жив, кто умер. Трудно знать друг о друге, - а увидаться еще труднее.
Извозчика можно достать - от 500 р. конец.
Мухи. Тишина. Если кто-нибудь не
Так же не вернулся домой другой старик, знакомый 3. Этот зашел случайно в швейцарское посольство, а там засада.
Еще не умер, сидит до сих пор. Любопытно, что он давно на большевистской же службе, в каком-то учреждении, которое его от Гороховой требует, он нужен... Но Гороховая не отдает.
Опять неудавшаяся гроза, какое лето странное!
Но посвежело.
А в общем ничего не изменяется. Пыталась целый день продавать старые башмаки. Не дают полторы тысячи, - малы. Отдала задешево. Есть-то надо.
Еще одного надо записать в синодик. Передался большевикам А. Ф. Кони. Известный всему Петербургу сенатор Кони, писатель и лектор, хромой, 75-летний старец. За пролетку и крупу решил "служить пролетариату". Написал об этом "самому" Луначарскому. Тот бросился читать письмо всюду: "Товарищи, А. Ф. Кони - наш! Вот его письмо". Уже объявлены какие-то лекции Кони - красноармейцам.
Самое жалкое - это что он, кажется, не очень и нуждался. Дима (Д. В. Философов) не так давно был у него. Зачем же это на старости лет? Крупы будет больше, будут за ним на лекции пролетку посылать, - но ведь стыдно!
С Москвой, жаль, почти нет сообщений. А то бы достать книжку Брюсова "Почему я стал коммунистом". Он теперь, говорят, важная шишка у большевиков. Общий цензор. (Издавна злоупотребляет наркотиками).
Валерий Брюсов - один из наших "больших талантов". Поэт "конца века", - их когда-то называли "декадентами". Мы с ним были всю жизнь очень хороши, хотя дружить так, как я дружила с Блоком и с Белым, с ним было трудно. Не больно ли, что как раз эти двое последних, лучшие, кажется, из поэтов и личные мои долголетние друзья - чуть не первыми пришли к большевикам? Впрочем, - какой большевик - Блок! Он и вертится где-то около, в левых эсерах. Он и А. Белый это просто "потерянные дети", ничего не понимающие, аполитичные отныне и до века. Блок и сам как-то соглашался, что он "потерянное дитя", не больше.
Но бывают времена, когда нельзя быть безответственным, когда всякий обязан быть человеком. И я "взорвала мосты" между нами, как это ни больно. Пусть у Блока, да и у Белого, - "душа невинна": я не прощу им никогда.
Брюсов другого типа. Он не "потерянное дитя", хотя так же безответствен. Но о разрыве с Брюсовым я не жалею. Я жалею его самого.
Все-таки самый замечательный русский поэт и писатель - Сологуб, - остался "человеком". Не пошел к большевикам. И не пойдет. Невесело ему зато живется.
Молодой поэт Натан В., из кружка Горького, но очень восставший здесь против большевиков, - в Киеве очутился на посту Луначарского. Интеллигенты стали под его покровительство.
Шла дама по Таврическому саду. На одной ноге туфля, на другой - лапоть.
Деревянные дома приказано снести на дрова. О, разрушать живо, разрушать мастера. Разломают и растаскают.
Таскают и торцы. Сегодня сама видела, как мальчишка с невинным видом разбирал мостовую. Под торцом доски. Их еще не трогают. Впрочем, нет, выворачивают и доски, ибо кроме "плешин" - вынутых торцов, - кое-где на улицах есть и бездонные ямы.
N. был арестован в Павловске на музыке, во время облавы. Допрашивал сам Петере, наш "беспощадный" (латыш). Не верил, что N. студент. Оттого, верно, и выпустил. На студентов особенное гонение.
С весны их начали прибирать к рукам. Яростно мобилизуют. Но все-таки кое-кто выкручивается. Университет вообще разрушен, но остатки студентов все-таки нежелательный элемент. Это, хотя и - увы!
– пассивная, но все-таки оппозиция. Большевики же не терпят вблизи никакой, даже пассивной, даже глухой и немой. И если только могут, что только могут, уничтожают. Непременно уничтожат студентов, - останутся только профессора. Студенты все-таки им, большевикам, кажутся коллективной оппозицией, а профессора разъединены, каждый - отдельная оппозиция, и они их преследую! отдельно.
Сегодня прибавили еще 1/8 фунта хлеба на два дня. Какое объедение.
Ночи стали темнее.
Да, и очень темнее. Ведь уже старый июль вполовине. Сегодня 15 июля.
Косит дизентерия. Направо и налево. Нет дома, где нет больных. В нашем доме уже двое умерло. Холера только в развитии.
16 июля. Утром из окна: едет воз гробов. Белые, новые, блестят на солнце. Воз обвязан веревками.
В гробах - покойники, кому удалось похорониться. Это не всякому удается. Запаха я не слышала, хотя окно было отворено. А на Загородном - пишет "Правда" - сильно пахнут, когда едут.
Няня моя, чтобы получить парусиновые туфли за 117р. (ей удалось добыть ордер казенный!) стояла в очереди сегодня, вчера и третьего дня с 7 час. утра до 5. Десять часов подряд.
Ничего не получила.
А И. И. ездил к Горькому, опять из-за брата (ведь у И. И. брата арестовали).
Рассказывает: попал на обед, по несчастью. Мне не предложили, да я бы и не согласился ни за что взять его, Горьковский кусок в рот; но, признаюсь, был я голоден, и неприятно очень было: и котлеты, и огурцы свежие, кисель черничный...