Дневники
Шрифт:
Большую часть своей жизни Мордвинов вел регулярные записи репетиций и спектаклей, фиксировал свои впечатления о различных явлениях в искусстве, откликался на события в стране и за рубежом, размышлял над виденным, сопоставлял, сравнивал. Исписанные мелким, аккуратным почерком страницы, начатые еще в 1938 году, со временем превратились в объемистый дневник жизни и творчества актера, предлагаемый сейчас вниманию читателей. Если же к этим «Дневникам» присоединить многочисленные высказывания Мордвинова о драматургии и театре — газетные и журнальные статьи, заметки, интервью — и сопоставить их с его собственной сценической практикой и ролями в кино, то получится довольно стройная и целостная программа утверждения героического начала в искусстве советского актера. В основе этой эстетической программы лежат традиции романтического
На протяжении всей своей жизни Мордвинов был предельно требовательным к своим ролям. Ему не свойственно было соглашаться с предложенной ролью, если она шла вразрез с правдой жизни, была конъюнктурна, половинчата, если актер не понимал ее смысла и назначения. Мордвинов никогда не мог позволить себе работать одновременно над двумя-тремя ролями. Поэтому он отказался от ряда заманчивых предложений и, кто знает, может быть, прошел тем самым мимо многих «своих» ролей. Сказывалась здесь и большая личная скромность актера, во многом не справедливая недооценка своих данных и возможностей.
Несмотря на все разнообразие сыгранных им ролей и еще большее разнообразие ролей, которые он мечтал сыграть (а в перечне таковых могут быть названы Раскольников, Хемингуэй, Несчастливцев, Галилей, Чацкий, Таланов, Фома Гордеев, ради чего Мордвинов написал оригинальную инсценировку горьковской повести, и ряд других), актер считал, что круг его ролей строго ограничен. Здесь он часто сравнивал себя с товарищами по сцене, берущимися за различные роли, и без какого бы то ни было оттенка зависти обозначал для себя актерские границы.
Отличительной чертой деятельности Мордвинова было уважительное отношение к зрительному залу. Актер всегда прислушивался к мнению зрителя, внимал его советам. «Низко кланяюсь ему», — было одно из наиболее любимых им выражений, обращенных к зрителю.
Воспитав в себе высокие этические требования не столько лекциями и учебниками, сколько самой жизнью, следуя примеру своих учителей, Мордвинов до конца дней сохранил в себе предельную мобилизованность к повседневному труду, к служению искусству. Каждая новая роль, большая или малая, была для Мордвинова событием, каждый очередной спектакль был для него премьерой. И среди них не было спектаклей трудных и легких. К любому надо было готовиться. Никогда Мордвинов не играл вполсилы, вполголоса. Он не мог позволить себе выйти на сцену, как сам говорил, «в ночных туфлях», «в халате», «спустя рукава». Поэтому так болезненно переживал Мордвинов любое нарушение ансамбля, халтурное отношение к роли, накладки в оформлении.
В «Дневниках» можно встретить немало горьких упреков по части проведения спектаклей, организации театрального дела, сетований на безразличное отношение иных актеров и театральных работников к своим ролям, к спектаклям. Это продиктовано исключительно заботой актера о чистоте искусства, об ответственности перед аудиторией. Характерно, что Мордвинов не любил премьерных представлений. В них он усматривал что-то нарочитое, демонстративное. Актер был уверен, что на премьере играют «судорожно», и премьерные впечатления обманчивы. Другое дело репетиции или рядовые, повседневные спектакли — здесь настоящая работа. Можно с уверенностью сказать, что ни одна из сыгранных Мордвиновым ролей не тускнела, не утрачивала своих качеств после премьеры. Напротив, каждая роль росла, набирала силу. Это тоже показатель не только умения актера поддерживать собственную форму, но и постоянно совершенствовать роль, максимально использовать все ее возможности. Мордвинов никогда не останавливался на фиксированных премьерой рисунке роли, мизансценах и др. В каждом новом спектакле и между ними (особенно в значительных ролях) актер контролировал течение внутренней жизни образа, сверял его с собственным самочувствием на сцене, следил за реакцией зала и т. д.
Вместе с тем импровизацию, фантазию Мордвинов признавал лишь в очень определенных рамках. Только в том случае, когда актеру было все знакомо в роли, в сценической ситуации, в отношениях с партнерами, в мизансцене, тогда он чувствовал себя свободно и мог так же свободно творить. «Я люблю, — записал как-то
Мордвинов от природы был наделен отличными внешними данными — высоким ростом, выразительными чертами лица, сильным, красивым голосом, большой музыкальностью, темпераментом. Но только в результате огромной работы над собой, регулярным тренажом он сумел добиться абсолютного владения своим телом и голосом. Тогда стали возможными для актера выступления в роли Отелло, требующей огромного физического напряжения, или в других трудоемких ролях, таких как Арбенин, Лир, Богдан Хмельницкий, Котовский.
Только благодаря исключительному трудолюбию, культуре актерского мастерства, Мордвинову было подвластно как на сцене, так и в киноролях, умение одновременно и укрупнить образ, и передать подробности роли — едва заметные переходы, оттенки чувствования героя. Наряду с широким жестом, монументальной позой мордвиновские роли поражают в то же время тонкой нюансировкой, детализацией.
Подобно академику Дронову из пьесы Алешина «Все остается людям», Мордвинов стремился многое успеть при жизни, чтобы оставить о себе достойную память. Николай Дмитриевич не преподавал в театральном институте или школе, непосредственных учеников у него не было, но те «университеты», кото рые он сам прошел в жизни, те роли, которые он оставил потомству, наконец, его «Дневники», содержащие глубокие наблюдения практически всех этапов создания сценического образа, принесут еще немалую пользу профессионалам, любителям, всем, кому дорог театр.
Совсем незадолго до кончины Мордвинов записал в «Дневниках»: «Я увлечен сейчас желанием отдать все, что я знаю, чем дорожу, людям, особенно молодым, в надежде, что, может быть, и я не сразу умру. Хочется рассказать им больше, скорее, глубже…»
Творчество Мордвинова оставило глубокий след в истории советского искусства, но, может быть, самое главное состоит в том, что в настоящее время основную силу в актерском искусстве набирает именно то направление, которое он так последовательно и целеустремленно проповедовал. Речь идет о стремлении актера к страстной романтике, героике высоких мыслей и чувств. Сценический путь Мордвинова — это осуществление художником большой нравственной программы, которая от роли к роли звучала у актера все более явственно и убежденно. Сейчас, как никогда, советской сцене нужна героика, романтика, характеры сильные, волевые, целеустремленно идущие по дорогам жизни, уверенные в своих идеалах и могущие своим примером, убежденностью увлечь зрителей. В этой связи значение деятельности Мордвинова, направленность его творчества, его актерский опыт и заветы трудно переоценить.
Весь долгий путь Мордвинова в искусстве являет собой пример поразительного единства гражданского и творческого миропонимания, пример осознания художником высокого гражданского смысла своего артистического призвания. Отсюда то извечное беспокойство, отчетливо выраженная пристрастность, свойственные таланту актера.
От поры ученичества до самых последних ролей актер не допускал каких-либо компромиссов в своей позиции советского художника, гражданина и патриота Родины. Он всегда прямо и откровенно выражал свое мнение о явлениях искусства, о товарищах по работе, был крайне самокритичен в оценке собственного труда. Мордвинов пользовался большим авторитетом, его уважали и любили за принципиальность, последовательность, честность в суждениях и поступках.
Всегдашнее жизнелюбие Мордвинова, восхищение природой позволяли ему поэтически воспринимать мир. Эта особенность натуры Мордвинова постоянно ощущалась в его творчестве — самобытном, ярком, оптимистичном. Жизненная правда, говорил он, должна быть осмыслена поэтически и доведена до патетического звучания. Это очень важная мысль, и она раскрывает то главное, что заключалось в творческой индивидуальности Мордвинова. Преломление жизненного факта в поэтический образ, звучащий патетически, — не этим ли путем шел Мордвинов; к своим лучшим ролям? Не причисляя себя ни к сторонникам искусства переживания, ни к приверженцам искусства представления, Мордвинов писал: «По мне, всякое искусство может иметь место: и искусство переживания, и искусство представления, — главное, чтобы оно служило великой цели, для которой призвано»!.