Дневники

Мордвинов Николай Дмитриевич

Предложение сыграть Богдана Хмельницкого взволновало актера. Видный государственный деятель и талантливый полководец, человек недюжинного ума, сумевший прозорливо увидеть единственно правильный путь дальнейшего развития украинского народа и способствовавший его осуществлению, личность, воспетая в героических легендах и песнях, — это ли не заманчивая роль для художника, который видел цель своего творчества в утверждении могущества и духовной красоты человеческой личности?!

«Мы, артисты, всегда с трепетом принимаем предложение сыграть роль, совпадающую по своим качествам с ролью твоей мечты, — писал впоследствии Николай Дмитриевич. — Я не хочу сказать, что о роли Богдана я мечтал. Не было еще времени для этого —

ведь произведение только что родилось, и нужно отдать должное проникновенности и таланту автора А. Корнейчука — оно увидело свет вовремя. Нет, о роли я не думал, но она несла в себе человеческие качества, о которых мне хотелось говорить в искусстве».

Как сыграть роль человека такого масштаба? — этот вопрос с особой остротой встал перед актером, когда он познакомился со сценарием.

Произведение о Богдане Хмельницком с самого начала было задумано как народная эпопея. Образ Богдана занимал в нем центральное, ведущее место, но главным героем являлся народ, показанный широко и многолико, посредством целой галереи запоминающихся индивидуальных характеров. В сценарии и фильме щедро рассыпаны сочные народные сцены, в которых неподдельный искрящийся юмор и соленые шутки органически сочетаются с духом вольнолюбия и драматизмом борьбы. Все это, с одной стороны, облегчало работу исполнителя основной роли, так как вводило в атмосферу эпохи, питало воздухом времени, но, с другой стороны, и затрудняло ее. Движение сюжета определял в произведении не характер героя, а сам ход исторических событий, участие в них большого числа действующих лиц. Нужно было играть отдельные, часто непосредственно сюжетно не связанные друг с другом эпизоды, раскрывающие различные грани характера Хмельницкого. От актера требовалась исключительная пластическая выразительность, умение несколькими штрихами, деталями крупно и сильно передать титаническую жизнь человеческого духа.

Приступив к работе над образом, Мордвинов поэтому прежде всего стремился проникнуться духом эпохи, почувствовать историзм в судьбе героя. Актер углубился в изучение немногочисленных сохранившихся документов того времени, стал знакомиться с реликвиями и памятниками событий трехсотлетней давности. Это обогатило его более глубоким пониманием исторического значения личности Хмельницкого, некоторых особенностей эпохи, но еще не дало главного — того эмоционального толчка, того качественного перелома в актерском восприятии роли, которому Мордвинов всегда придавал очень большое значение и называл моментом рождения образа. Пока актер лишь умозрительно видел его, но еще не ощутил в себе самом этот образ, еще не был в состоянии «зажить» его жизнью.

Мордвинов едет на Украину. В задушевных беседах с самыми различными людьми складывался у актера образ живого Хмельницкого.

«О Богдане Хмельницком, — вспоминал он, — знает вся Украина. Мне рассказывали о его подвигах и старые кобзари-колхозники и юные пионеры… Однажды бандуристы сыграли думу про Хмельницкого. Я попросил повторить. Слушал опечаленный и взволнованный. Именно эта лирическая народная дума помогла мне собрать воедино все то, что я выискал за много месяцев о любимом герое».

Много часов посвятили Мордвинов и Савченко поискам наиболее выразительного пластического рисунка роли. Богдан Хмельницкий должен был предстать в фильме плотью от плоти народа. Внешне он такой же запорожский казак с длинным чубом, суровым обветренным лицом, крепкими, сильными руками, но за всем этим нужно было дать почувствовать зрителям огромный ум, мудрость, силу чувств выдающегося политического и военного деятеля. Нужно было найти естественный и свободный жест руки, выбрасывающей легко вверх многопудовый меч или булаву, определить величественные и спокойные движения.

Верное понимание и ощущение характера Богдана позволили актеру сохранить цельность, органичность в поведении героя на всем протяжении

фильма. В едином стилевом ключе проводит Мордвинов и массовые сцены, где его Богдан выступает как умелый полководец, тонкий политик, крупный государственный деятель, и эпизоды, в которых раскрываются интимные стороны личной жизни Хмельницкого, его трагедия мужа и отца.

Сочетание романтической приподнятости, былинной «укрупненности» образа героя с глубоким проникновением в его внутренний мир составило важнейшую особенность решения Мордвиновым образа Богдана Хмельницкого.

Эта особенность диктовалась и сценарием Корнейчука. Она соответствовала устремлениям режиссера Савченко, о стилевой направленности творчества которого Мордвинов писал: «Темперамент, с которым поется песня об удивительных событиях в жизни украинского народа, очень высок. Большая любовь к сочной выразительности при гневной неприязни к безликому точно указывает режиссеру его место в искусстве, превращает произведение в эпос, реалистический по-гоголевски».

Так родились начальные кадры с Богданом Хмельницким. «Укрупненность» образа очевидна с первого его появления на экране.

…Широкие, необъятные просторы могучего Днепра. На берегу, словно отлитый из бронзы, неподвижно сидит человек. Взгляд его устремлен вперед, в руках застыла опущенная люлька. В глазах — великая дума и скорбь. Над ним пролетают вольные птицы, за ним — родная земля, Сечь Запорожская, свободолюбивый народ. Протяжная, идущая от сердца песня звучит в кадре. Богдан погружен в тревожные раздумья о судьбах своей истерзанной оккупантами родины.

Что здесь делает актер? — как будто ничего, просто сидит и все. И сам он описывает случайность появления этого кадра: «Как-то получилось так, что на челн, лежавший на берегу, я бросил сеть и сел, глядя вдаль, произвольно отставив в сторону клинок. Вдруг: «Не шевелись!» И крик: «Юра!» Подходит Ю. Екельчик — оператор, сумевший сочетать достоверность с мужественной патетикой, в черно-белом добиться цвета, в плоском — стереоскопичности. Прекрасное содружество художников! — Понял? — спрашивает восторженно Савченко. — Давай поднимем весь этот постамент, и он у нас замрет, как орел перед взлетом».

Вероятно, все так и было. Но Мордвинов опускает в своем воспоминании главное — выражение лица, глаз, вся поза его могли запечатлеться в кадре такими только благодаря внутреннему ощущению образа, и эта кажущаяся случайность в значительной степени была подготовлена самочувствием актера, уже жившего жизнью своего героя, и его созревшей потребностью пластически выразить это свое состояние.

Сила актерского перевоплощения Мордвинова особенно поражает в больших действенных эпизодах, где характер героя раскрывается в динамике, в сложном борении подчас противоречивых чувств и страстей. Во всю мощь проявился здесь неповторимый мордвиновский темперамент, его умение внутренне оправдать самые бурные порывы гнева, ненависти, радости и т. п.

Вот одна из центральных и наиболее эмоциональных сцен фильма — речь Хмельницкого перед войском накануне сражения под Желтыми Водами. Здесь Богдан — трибун, организатор, руководитель народных масс.

Мордвинову великолепно удается передать своеобразную манеру речи своего героя, постепенный накал его чувств. Он начинает говорить негромко, медленно, как бы устало. Весь его облик напоминает в эти мгновения туго сжатую пружину, готовую вот-вот распрямиться. Потом клокотание страстей прорывается наружу, задыхаясь от гнева, он говорит все более крепнущим голосом, который теперь, как эхо, разносится над толпой: «Много лет я прожил, много спрашивал у казаков, но они не упомнят, чтобы старый Днепр разлился так, как в эту весну. Посмотрите, берегов не видно — море… А то не снег растаял и не лед, то ручьи слез народных потекли в Днепр, то земля украинская больше не принимает крови, слез замученных детей, отцов, дедов и прадедов наших…»