Дни в Бирме. Глотнуть воздуха
Шрифт:
С другого конца веранды, из-за перил, на них пялилась угольно-черная усатая физиономия. Это был старый Сэмми, «книжный» повар. Позади него стояли Ма Пу, Ма Йи, четверо старших детей Ко Слы, неизвестно чей голый ребенок и две старухи, пришедшие из деревни поглазеть на «ингалейкму». Эти старые кошелки с огромными сигарами во рту напоминали вырезанных из дерева идолов и глазели на «ингалейкму», как английские простолюдины могли бы глазеть на зулусского воина в полном облачении.
– Эти люди… – сказала девушка тревожно, глядя на них.
Сэмми, поняв, что его заметили, напустил на себя виноватый вид и стал поправлять тюрбан. Остальная публика слегка растерялась, кроме двух старых идолов.
– Вот же
Он ощутил холодный укол разочарования. Все же не стоит этой девушке задерживаться у него на веранде. Оба вдруг вспомнили, что они совершенно не знакомы. Девушка чуть покраснела и стала надевать очки.
– Боюсь, английская девушка в диковинку этим людям, – сказал он. – Они не хотят ничего плохого. Уходите! – сказал он им сердито, махнув рукой.
И они ушли.
– Вы знаете, с вашего позволения, я думаю, мне пора идти, – сказала девушка и встала. – Меня довольно долго не было дома. Они могут подумать, куда это я ушла.
– Вам правда пора? Еще довольно рано. Я позабочусь, чтобы вам не пришлось идти домой с непокрытой головой.
– Мне правда пора, – начала снова девушка.
И осеклась, глядя на дверь. На веранду вышла Ма Хла Мэй, держа руку на бедре. Она вышла из дома и всем своим видом показывала, кто здесь хозяйка. Две девушки стояли лицом к лицу совсем рядом.
Трудно было представить больший контраст: одна бледная, как яблоневый цвет, другая темная и вульгарная, с валиком черных отливавших металлом волос, в лососево-розовой шелковой лонджи. Флори подумал, что только сейчас заметил, какое темное у Ма Хла Мэй лицо и как непривычно смотрится ее маленькое, крепкое тело, по-солдатски стройное, без единой округлости, кроме крутого изгиба бедер. Он стоял у перил и смотрел на двух девушек в нерешительности. Они тоже не сводили друг с друга глаз не меньше минуты; и трудно было сказать, кто из них был больше поражен или изумлен увиденным.
Ма Хла Мэй повернула лицо к Флори, нахмурив ниточки черных бровей.
– Кто эта женщина? – спросила она угрюмо, по-бирмански.
Он ответил ей также по-бирмански, ровным голосом, словно отдавал распоряжение служанке:
– Уходи сейчас же. Если попробуешь что-нибудь выкинуть, я потом возьму бамбук и так тебя отделаю, что костей не соберешь.
Ма Хла Мэй замялась, пожала узкими плечами и ушла. Другая же девушка, глядя ей вслед с любопытством, сказала:
– Это мужчина или женщина?
– Это женщина, – сказал он. – Жена одного из слуг, полагаю. Приходила спросить про стирку, вот и все.
– О, так вот какие из себя бирманки? Это такие странные создания! Я много их видела, пока ехала сюда на поезде, но, знаете, я думала, это мальчики. Они так похожи на деревянных кукол, правда?
Она направилась к ступенькам, очевидно, потеряв интерес к Ма Хла Мэй. Флори не стал ее задерживать, опасаясь, что Ма Хла Мэй может вернуться и устроить сцену. Хотя это было не страшно, ведь ни одна из девушек не знала ни слова на языке другой. Он позвал Ко Слу, и тот прибежал с большим зонтом из промасленного шелка на бамбуковом каркасе. Он почтительно открыл его внизу лестницы и стал держать над головой девушки. Флори проводил их до ворот. Они остановились и пожали руки, и он опять чуть отвернулся, как бы от яркого солнца, пряча родимое пятно.
– Мой приятель проводит вас домой. Вы были так добры, что зашли ко мне. Не могу вам выразить, как я рад, что познакомился с вами. С вами у нас в Чаутаде все будет совсем по-другому.
– Всего доброго, мистер… ой, как смешно! Я даже не знаю, как вас зовут.
– Флори, Джон Флори. А вас… мисс Лэкерстин, да?
– Да. Элизабет. Всего доброго, мистер Флори. И большое вам спасибо. Этот ужасный вол.
– Да ну, ерунда. Надеюсь, я увижу вас в клубе вечером? Полагаю, ваши дядя с тетей придут. Значит, до вечера.
Он стоял у ворот и смотрел им вслед. Элизабет – чудесное имя, такое редкое теперь. Это только прибавляло ей привлекательности в его глазах. Ко Сла семенил за девушкой причудливой неуклюжей походкой, поднимая зонт над ее головой и стараясь держаться от нее как можно дальше. Прохладный ветерок прошелся по холму. В холодную погоду такой нет-нет да и подует в Бирме, словно из ниоткуда, наполняя европейца жгучей ностальгией по холодным морям, объятиям русалок, водопадам, ледяным пещерам. Он прошелестел в раскидистых кронах огненных деревьев и подхватил обрывки анонимного письма, которые Флори недавно выбросил за ворота.
Элизабет лежала на диване в гостиной Лэкерстинов, задрав ноги и положив под голову подушку, и читала «Очаровательных людей» Майкла Арлена [49] . В целом Майкл Арлен был ее любимым автором, но когда ей хотелось чего-то серьезного, она склонялась к произведениям Уильяма Дж. Локка [50] .
Гостиная была прохладной, светлой комнатой с побеленными, невозможно толстыми стенами; немалое пространство скрадывали журнальные столики и медные варанасские статуэтки. Пахло ситцем и засыхающими цветами. Миссис Лэкерстин спала наверху. Слуги в людской тоже спали, положив головы на деревянные подушки, – всех сморил смертный полуденный сон. Вероятно, и мистер Лэкерстин спал у себя в маленькой деревянной конторе, дальше по дороге. Никто не шевелился, кроме Элизабет и чокры, который лежал на спине в комнате, смежной с хозяйской спальней, и покачивал ногой веревку опахала.
49
Майкл Арлен (1895–1956) – популярный английский писатель-сатирик, светская личность.
50
Уильям Джон Локк (1863–1930) – популярный английский писатель-моралист.
Элизабет только исполнилось двадцать два, и она была сиротой. Ее отец, хоть и не такой выпивоха, как его брат, Том, не отличался бережливостью. Он был торговцем чаем, и доход его сильно колебался, но врожденный оптимизм не позволял ему откладывать на черный день. Мать Элизабет была бесталанной, поверхностной, высокопарной женщиной, преисполненной жалости к себе, и избегала всех обычных жизненных обязанностей по причине своей излишней чувствительности. Немало лет она отдала таким движениям, как Суфражизм [51] и Высшая мысль [52] , не раз пыталась утвердиться на литературном поприще и наконец удовлетворилась живописью. Живопись – единственное искусство, которым можно заниматься не имея ни таланта, ни прилежания. Миссис Лэкерстин приняла позу одинокого художника среди «филистеров» – в число которых записала, разумеется, и мужа – эта поза давала ей почти безграничные возможности досаждать окружающим.
51
Социальное движение начала XX в., выступающее за участие женщин в политике и экономике.
52
Higher thought – оккультно-религиозное движение, возникшее в США в последней четверти XIX в. (англ.).