До седьмого колена
Шрифт:
– Вот как, – сказала Марина. Ее лицо заливала смертельная бледность, но голос был спокойным и ровным. – Вы ждали восемь лет, и вы дождались. Теперь вы оказались на его месте, в его шкуре – видите, что на вас надвигается, и ничего не можете сделать.
– Я не хочу об этом говорить, – сказал Медведев, наливая себе водки и беря из пачки новую сигарету. – Ступай, время идет.
Марина молча повернулась к нему спиной и вышла из комнаты. Ее каблуки отчетливо простучали по паркету, а потом по лестнице, что вела на второй этаж. Немного погодя стало слышно, как она ровным, звонким голосом разговаривает с Лерой в ее комнате. Медведев чиркнул зажигалкой, закурил и осушил стакан, не почувствовав вкуса, будто пил не водку, а воду – кипяченую, а может, даже дистиллированную.
Утром следующего дня Константин Сергеевич Кудиев, выспавшийся, трезвый, одетый с иголочки, гладко выбритый и немного пришедший в себя после пережитого накануне потрясения, впихнув в себя завтрак, отправился на студию видео- и звукозаписи «Даллас Рекордз». Солидное это заведение было детищем покойного Далласа – не его одного, конечно, потому что к созданию студии в той или иной мере приложили руку все, не исключая даже самого Кастета. Кастет помог Далласу утрясти дела с братвой, чтобы на него не наезжали, особенно на первых порах; Шпала дал начальный капитал, а Косолапый обеспечил безграмотному в правовых вопросах, самоуверенному и хвастливому Далласу надежную юридическую поддержку. При таких условиях нечего было удивляться тому, что «Даллас Рекордз» процветала, и все они – как вместе, дружным коллективом, так и каждый из них в отдельности – имели с нее свой клок шерсти.
Правда, участие Шпалы, Косолапого и Кастета в делах студии никогда не афишировалось. Так было решено с самого начала, и время показало, что решение было правильным. Еще бы ему не быть правильным! Шоу-бизнес – это прорва, в которую деньги можно валить вагонами, а она никогда не наполнится доверху. Правда, при надлежащей постановке дела все вложения в этот бизнес окупаются сторицей, иначе это был бы не бизнес, а мусоропровод или, скажем, канализация. Дело у Далласа было поставлено как надо – не без помощи друзей, естественно, – и каждый вложенный в него доллар в конечном итоге превращался в два, три, а иногда и в пять полновесных, хрустящих, нежно-зеленых американских рублей.
Самым привлекательным, с точки зрения Кастета и его знакомых, в этой шарашкиной конторе было то, что выдаваемые ею на-гора деньги ни у кого не вызывали лишних вопросов. В горниле шоу-бизнеса с них, как окалина со стальной болванки, моментально сходила вся грязь, и из рук Далласа они выходили чистенькими, будто только что отпечатанными. Доходы от концертных туров, продажи записей, видеоклипов и тому подобной ерунды были законными, как дыхание; если же изредка вдруг возникал вопрос, откуда берутся средства на раскрутку все новых и новых звезд, Даллас широко разводил руками: это деньги спонсоров, господа, деньги меценатов, которым небезразлична судьба нашей культуры, нашего искусства, их престиж на мировой арене, а меценатство, согласитесь, – дело святое... Впрочем, до этого действительно доходило крайне редко: конфиденциальность Далласовых финансовых операций свято охранялась целым штатом опытных юристов, и со временем фискальные органы вынуждены были махнуть на него рукой – дескать, ну его, все равно под него не подкопаешься, у него все чисто...
Поэтому никто из них не удивился, когда на Далласа осторожно, окольными путями вышел Кекс и после долгих прощупываний сделал фантастическое предложение. Кекс выразил готовность вложить в раскрутку задуманного и уже широко разрекламированного Далласом очередного супермегапроекта около восьми с половиной миллионов долларов. Прибыль Кекса не интересовала, он хотел лишь, чтобы ему в установленный срок вернули его деньги – цент в цент, и притом так, чтобы ни у ментов, ни у налоговой, ни, упаси боже, у ФСБ не возникло по этому поводу никаких вопросов.
Шпала, узнав об этом, схватился за голову: сумма была чересчур велика, и здесь, помимо скрупулезного расчета и детальной юридической проработки, требовалась изрядная доля обыкновенного везения. На везение полностью лишенный азарта Шпала рассчитывать не привык, но он,
Кастет толком не знал, как действует придуманная Шпалой и Далласом схема. Не знал этого даже вице-президент банка, правая рука Шполянского, господин Медведев, для друзей – просто Косолапый. То есть кое-что он, разумеется, знал, о многом догадывался, но во все подробности были посвящены только Шпала и Даллас – так, думалось им, будет спокойнее для всех. Меньше знаешь – крепче спишь; Кастет всегда исповедовал этот проверенный веками принцип, но теперь, похоже, настал день, когда этот принцип повернулся против него. Ни Шпалы, ни Далласа больше не было; были только деньги, срок возврата которых неумолимо приближался, была схема, работавшая по неизвестному Кастету принципу, и было полное неведение по поводу того, на какой стадии находится эта работа, насколько близка она к завершению и каким образом они с Косолапым, юридически совершенно посторонние, не имеющие никакого отношения к Далласу и его делам люди, сумеют выдернуть восемь с половиной миллионов долларов из активов «Даллас Рекордз» и вернуть их Кексу.
Сегодня утром Кастет проснулся с полным пониманием того, что идти на поклон к Кексу рано. Что он ему скажет, как объяснит проблемы, сути которых не понимает? Кекс не из тех людей, которым можно сказать: «Извините, очень сожалеем, но вам придется немного подождать». Он, Кекс, достаточно разумный человек, но при этом его, как разумного человека, в первую очередь заинтересует, как долго и, главное, почему он должен чего-то ждать. Не получив ответа на эти вопросы, Кекс может занервничать, а это будет уже не просто скверно – это будет страшно, потому что Кекс – это вам, ребята, не какой-нибудь лох, вложивший все свои сбережения в рассыпавшуюся финансовую пирамиду, Кекс – это Кекс...
Вот поэтому-то, едва успев позавтракать и привести себя в порядок, он взял машину и поехал в «Даллас Рекордз». Накануне вечером обнаружилось, что в гости к ним опять приехала теща. Кастет по этому поводу даже не огорчился, поскольку давно усвоил: пришла беда – открывай ворота; однако радоваться тут тоже было нечему, и он с удовольствием улизнул из дома, сославшись на неотложные дела.
Уже усевшись за руль, он подумал, что зря, наверное, не позвал своих пацанов для охраны. Некоторое время Кастет сидел в машине, обдумывая эту проблему. Солнце поднялось уже довольно высоко, было начало двенадцатого, машина потихонечку раскалялась, превращаясь в духовку на колесах; Кастет вдруг понял, что колеблется точь-в-точь как баба, которой и хочется, и колется, и мама не велит, разозлился на себя за несвойственную его прямой натуре нерешительность, плюнул на гордость, взял телефон и быстренько все уладил, распорядившись прислать двоих человек к себе на дом для охраны подъезда и еще двоих – прямо на студию, чтобы ждали его там. После этого он со спокойным, сердцем завел мотор и вывел джип со стоянки. Его пацаны – это не те мешки с дерьмом, что охраняли подъезд, в котором жил Шпала, справиться с ними будет не так просто, и стволы у них будут при себе, наготове – как, впрочем, и у него самого.
Времени у пацанов было маловато, но они успели. Подъехав к студии, Кастет увидел прямо у парадного подъезда похожую на глазастую торпеду черную спортивную машину. Над длинным, гладко скругленным, стремительно зализанным капотом дрожало горячее студенистое марево, как будто кто-то лил снизу вверх жидкое стекло. Когда Кастет припарковал свой джип впереди, двери спортивной машины разом открылись, и пацаны выбрались наружу – крепкие, плечистые, с золотыми цепями на бычьих шеях и при пиджаках поверх черных футболок, чтобы не светить на всю улицу волынами. Кастет махнул им рукой – за мной, дескать, – и легко взбежал по пологим ступеням широкого, обложенного шероховатым камнем крыльца.