До свидания, Светополь!: Повести

Киреев Руслан Тимофеевич

Ей подсунули бумаги, она, бегло, цепко взглянув на них, подписала — Сомов хорошо помнил этот хваткий взгляд, — и они вдвоём направились к мастерским. Не прямо через двор, не по солнцу, а в обход, придерживаясь тени, — все-то знала о нем Инда.

— Ну что, любовничек? — тихо спросила она. — Поддержать? Или сам дойдёшь?

В завгаровской каморке мало что изменилось со времён её последнего хозяина Китаева. Те же обои с голубыми цветочками, та же загаженная мухами лампочка на голом шнуре, даже стол тот же, обшарпанный и громоздкий, покрытый толстым стеклом, под которым россыпь напоминающих бумажек. Но вот электрической плитки не было,

а теперь есть — Инда включила её и поставила чайник. На тумбочке — банка с ромашками. Крупные, садовые… Мимолётно вспомнил Сомов вчерашние свои ромашки, которые собирал, ползая на четвереньках в росе… Белая занавеска на окне. Под вешалкой у этажерки с бумагами (и там порядок) лист ватмана — чтобы не тёрлась одежда о замусоленные обои. Все это неуловимо напоминало Сомову чистую крохотную квартирку в Больничном переулке. Ни телевизор, ни современный полированный сервант, который он увидел однажды на месте допотопного шкафа, не изгнали сиротского духа неуюта, пустоты и словно бы ожидания чего-то. Сколько уж лет минуло после войны, осмотришься вокруг — все вроде расправилось, разгладилось, даже такие горемыки, как он, Сомов, ожили духом и брали радость, а одинокое жилище Инды по–прежнему хранило печать скудных и суровых послевоенных лет. «Нас с тобой война породнила, Павел. Ты семью и здоровье потерял, а я… Сколько миллионов на войне погибло? Двадцать? Где-то среди этих миллионов и мой суженый затерялся. Имени — не знаю, ни с кем всерьёз-то и не встречалась до войны, не успела, но ведь погиб, раз одна. Не хватило. Кому-то хватило, а мне нет». Не жаловалась, не завидовала, не упрекала, что ходит тайком к ней. Как он — о своих изрешечённых осколками лёгких, так она — об этом. Кому-то повезло, им — нет, но ведь кому-то должно не повезти. На то и война.

— Вспоминаешь?

Он поднял голову. Так и клонилась — стоило забыться.

— Есть немного, — Он и сам не знал, что вдруг нахлынуло на него. — Квартиру твою.

— Хорошо, что вспоминаешь, — сказала Инда. Она стояла, заложив руки за спину, у стены, и спокойно смотрела на него. Он спросил:

— Как ты живёшь?

Улыбка поползла вбок, коронку обнажила.

— Богато…

Сомов не понял.

— В каком смысле?

— Да в самом прямом. Денег много, Паша.

— Это хорошо, — сказал он.

— Ещё бы. Не знаю, девать куда. Вот туристическую путёвку купила. Поплыву в сентябре.

— Куда поплывёшь?

— По Средиземному морю. Египет, Турция, ещё что-то… А тебе не хватает, как всегда?

Голову держать было трудно, и он, откинувшись, привалился затылком к стене.

— Денег хватает сейчас.

— Неужели? — Она и раньше подтрунивала над ним, и он всегда разрешал ей это.

— Сегодня не хватило, — вспомнил Сомов и озабоченно приподнял голову. — Трёшку я тут одолжил у одного. Да накатал на рубль. Новенький, Женькой зовут. На китайчонка смахивает.

— Парысаев, — сказала Инда.

— Кажется. Очень славный паренёк. Дай мне трёшку, раз такая богатая. Отдать нужно парню.

Инда чуть заметно кивнула. А взгляд — по нему, проницательно, медленно.

— Что? — спросил Сомов. — Не узнается?

— Да нет, — сказала она и вздохнула. — Узнается.

— Скоро и я поплыву, — сказал Сомов. — По Средиземному морю.

Она поняла, но хоть бы словечко утешения! Умница! А ведь нелегко ей видеть его таким, он знал это и пожалел, что пошутил с ней о предстоящем своём плавании. С кем угодно, только не с Индой…

Опустив глаза, потрогала

ладонью чайник.

— Из больницы сбежал?

Сомов грустно улыбнулся. Она все ещё считает его способным на это!

— Брат умер. Митя.

Инда внимательно смотрела на него, а он, как бы со стороны услышав эти свои слова, ужаснулся им. Не тому, что Митя умер, — другому: как спокойно и уже привычно говорит об этом. Привычно. А ведь Митя был, его можно было потрогать пальцем, он улыбался, под плохо выбритой кожей ходил кадык… Было все это или не было? В этом-то и таился весь ужас смерти. Не то страшно, что человек исчезает вдруг, а то, что его вроде и не было никогда.

Инда сказала что-то. Он посмотрел на неё и в то же мгновение почувствовал на лбу испарину.

— Тебе плохо?

Сомов достал платок.

— Не плохо. О Мите вспомнил, и как-то так… Себя вроде жалко стало.

Никому другому не признался бы в этом.

— Себя нельзя жалеть, — сказала Инда. — Как только начинаешь жалеть себя, опостылевает все. Свет белый ненавидишь.

— Вот–вот, — подхватил Сомов. — Я тоже так сыну говорю. Он ополчился у меня на все. Все злые, говорит, и ты тоже.

— Возможно, он прав?

Никогда она не была с ним до конца серьёзной и ему не разрешала. «Все это не по–настоящему, милый. Игра, блажь».

— Откуда у него такая озлобленность? — сказал Сомов. — За что ему ненавидеть жизнь? Вот ведь как: я её люблю, а он ненавидит. За что?

— А тебе за что её любить?

Такого вопроса Сомов никогда не задавал себе.

— Черт его знает… Жили все же. Но не во мне дело, Инда. Он почему так?

— Себя жалеет?

— Не жалеет, — сказал Сомов. — Себя тоже ненавидит.

Её взгляд ушел от него, замкнулся. Он не мешал. В ней многое что было непонятно ему, в Инде, и он честно признавал, что её ум быстрее и затейливее его. Порой он не мог проследить за ходом её мысли, она же всегда понимала его с полуслова.

Инда сказала:

— Пусть ненавидит — так легче. Несправедливости меньше.

Сомов нахмурился.

— Куда же она девается?

— Никуда. Просто замечать перестаёшь.

— Но если есть она? Как же не замечать её, если есть она! Так человек жить не сможет.

— Сможет, — сказала Инда. — Человек всегда сможет жить.

В каморку заглянул белобрысый механик. Войти не решался, но и дверь не закрывал.

— Ну что? — устало спросила Инда.

Паренёк вошёл, оставив дверь за собой открытой, и на Сомова не глядел. Не вижу, не слышу… Сомов тихо улыбался его целомудренной официальности.

— Я насчёт семнадцать — одиннадцать, Индустрия Федоровна. Карбюратор сделали, там пустяк был, а выезжать не хочет. Говорит…

— Скажи ему… — не повышая голоса, перебила завгар, и механик с готовностью замолк, — Там кто, Шишков? Скажи ему, если не хочет работать на машине, мы его на яму переведём.

— Вы лучше сами скажите ему это, Индустрия Федоровна.

— А ты чего, боишься?

Механик зарделся.

— Да не боюсь, но ведь вы знаете Шишкова.

— Шишков не даст себя в обиду, — вставил Сомов.

Паренёк поблагодарил его взглядом, а Инда — мимо ушей.

— Скажи, пусть зайдёт ко мне.

Мигом за дверью скрылся механик, уважительно–тихо прикрыв её за собой.

— Строгий ты начальник, — сказал Сомов.

Инда кивнула, соглашаясь.

— Строгий. — Но о другом, видел, были её мысли. Да и вгляд снова в себя ушел. — Хоть начальник из меня получился.