До свидания, Светополь!: Повести
Шрифт:
Сомов смотрел на неё, и что-то зябко смещалось у него в груди. Завозился на стуле, встал и, опираясь о палку, пошёл к ней. Почти вплотную приблизился, а она никак не могла оторвать взгляд от того, что видели её глаза.
— Инда…
Покалеченной рукой коснулся её лица. Она прижалась к ладони холодной щекой, но лишь на мгновение, а взгляд там остался.
— Зачем встал? Растянешься тут, утешая меня.
— Не растянусь! — браво сказал Сомов.
Она повернула голову и близко смотрела на него.
— Хороший ты мужик, Сомов. Жаль,
— Не умру! Вчера плясал даже. На поминках у Мити.
Инда улыбнулась. Потом подвинула стул и усадила его.
— Знаешь, о чем я думаю, Паша. О чем жалею… Ни о чем не жалею, а об этом жалею.
Он немного запыхался и теперь незаметно, чтобы не помешать Инде, успокаивал дыхание. Она молчала, и он не торопил её. На плитке протяжно засопел чайник.
— Сколько Кучеруку лет? — Не спрашивала — думала вслух.
— Какому Кучеруку?
— Вот. — На то место кивнула, где стоял минуту назад молодой механик. — Двадцать два… Ну, двадцать один. Только техникум кончил. — Сомов не понимал, к чему это вдруг она, но тем внимательней, насторожённей слушал. — Как, интересно, его мать зовут? Электрификация? Тракторина? Тогда ведь частенько такие имена давали — не меня одну припечатали. Новое поколение, новые имена. Полагали: счастливое будет, коли новое. Завидовали. И было б, может, кабы не война.
Сомов позволил себе пошевелиться, удобнее сел.
— Об этом нельзя думать, — сказал он строго. — Я никогда не думаю, что было бы, если б не война.
Как умная Инда не понимает таких очевидных вещей!
— Я не об этом, Паша. Это я так, к слову — Кучерук зашёл. На меня находит порой, когда таких ребят вижу.
А тут ещё ты. — Глаза её заволокло, и были они далекодалеко. Что-то очень сокровенное, женское приготовился услышать Сомов. — Жалею я, Паша, что поздно встретила тебя. Детей уже не могла иметь.
В растерянности задвигал Сомов руками.
— Какой из меня отец?
Она словно ждала этого, словно сама много раз твердила себе это, потому что ответила сразу и твёрдо:
— А мне никакой не нужен.
Сомов растерялся:
— Как же без отца?
— Так, Паша. Без отца.
Что он мог сказать на это. О сыне подумал — с благодарностью, что он есть, с нежностью, с тоской и счастьем, и сейчас же — прочь, прочь! В двух шагах от него стояла женщина, его Инда, и ничего этого не было у неё и никогда уже не будет… Краешком сознания вспомнил Валю. Как одиноко и отдельно от всех сидела вчера у гроба Мити! Совсем отдельно, ибо что все эти родственники, если нет в такую минуту рядом с тобой твоей плоти, части твоей?
— Можно было б взять ребёнка. — Ненароком сказал, сам не зная, кому предназначались эти слова — жене ли покойного брата, Инде ли.
— Можно, — согласилась она и выключила закипевший, зазвякавший крышкой чайник. — Но я, видишь, взяла путёвку. Тебе покрепче?
Когда наливала, ворвался Шишков, начал было кричать что-то, жестикулируя, но увидел Сомова, осёкся, залыбился. Посыпались вопросы,
— Ну хватит, браток, наговорились. Путёвка у тебя?
— Послушай, Инда…
— Не буду слушать. Машина исправна? Езжай! Вернёшься, тогда послушаю. Час «пик» начинается.
Шишков шумно вздохнул.
— Во баба! — пожаловался он Сомову. — Ведьма! Оседлала и пляшет.
Сомов с хитрым соболезнованием улыбался глазами. Стакан обжигал руки, и он осторожно, чтобы не уронить, перебирал пальцами.
— Та–ак, — протянул Ведищев, всматриваясь сквозь очки в Сомова. Затем далеко откинулся на спинку кресла. — Как, простите, величать вас?
— Павел Филиппович.
Будто трудную задачу решал в уме — так смотрел на него директор.
— Ага! — произнёс удовлетворенно. — Павел Филиппович, стало быть. И что вы хотите услышать от меня, Павел Филиппович?
Заранее подготовил себя Сомов к этому разговору. Не сорваться, не вспылить… И он терпеливо объяснил ещё раз, что ему хотелось бы узнать принцип, по которому в парке распределяют машины.
— Насколько я знаю, новый автомобиль является как бы поощрением шофера… — Он поискал выражение позаковыристей: на этого человека, чувствовал, простые слова действуют слабо. — Ну, актом доверия, что ли. Их дают ветеранам. Тем, кто успел зарекомендовать себя. Так всегда было в парке.
Ведищев слушал, не перебивал.
— Так вы пенсионер? — сообразил он.
— Пенсионер.
— Пенсионер–общественник? — Директор с видимым облегчением переместился в кресле.
За некоего активиста принимают его, понял Сомов. За члена неведомой комиссии. Сейчас мандат потребует…
— Вы хотите посмотреть мои документы? — очень вежливо осведомился он.
Ведищев снял очки.
— Да, собственно, можно и посмотреть.
Медленно, смиряя трясущиеся руки, достал Сомов удостоверение. С дивана, на котором сидел, не дотянуться до стола, и он подымается. Директор с любопытством следит за ним. В кресло, поглубже! — и тем самым как бы ещё увеличивает расстояние между собой и необычным посетителем. Интересно, как преодолеет его этот калека? «Негодяй!» Сомов крепче сжимает палку. Доковыляв до стола, кладёт удостоверение поверх каких-то бумаг и папок.
Не сразу взял его директор. Оттопырив губу, глядел с недоверием, затем медленно очки надел. Сомов понял, что это надолго, к своему месту двинулся. Уже дошёл, уже сел, а директор все ещё изучал удостоверение.
— Павел Филиппович Сомов, — прочёл он. — Инвалид Отечественной войны, — От недоумения страдало его подвижное лицо. Закрыл документ и секунду–другую взирал на обложку. — Но ведь это пенсионная книжка.
— А вам что надобно? — спросил Сомов. — Мою трудовую книжку?
Ведищев поднял плечи, как бы собираясь пожать ими, но так и оставил.