Доброй ночи, мистер Холмс!
Шрифт:
Отчасти это оказалось правдой. И от поляков, и от их столицы веет некой очаровательной дикостью, уходящей корнями в глубину веков, в те времена, когда им пришлось отбивать нашествие татар Чингисхана. Несмотря на это, поляки добрые люди, которые любят мир и свою родину, причем родину они любят больше. Ты знаешь, что на гербе польской столицы изображена русалка – наполовину женщина, наполовину рыба – с мечом и щитом! Согласно легенде, эти существа заманивают мужчин в воду своими сладкими голосами. Так что, я думаю, если бы эта русалка явилась выступать в „Ла Скала“, она была бы вооружена не только голосом.
Варшава, как и Лондон, стоит на реке, а многие здания выкрашены в желтый цвет, отчего столица Польши кажется веселой и радостной даже в мрачные, пасмурные дни. Старый город – сущее очарование, равно как и традиционные крестьянские наряды. Мне непременно надо будет сыграть в какой-нибудь оперетте с сюжетом из сельской жизни, в такой же блузке, пояске и юбке покороче. Гимн Польши совсем не торжественно-заунывный, а веселый, вроде мазурки великого Шопена.
Кстати сказать, гений Шопена – не случайность. Этот край так и дышит музыкой. Здесь поют буквально обо всем: о журчании ручьев, о вращении прялок, о блеянии овец.
Хотя у музыки здесь крестьянские корни (что мне, как американке, представляется весьма необычным), перед ней издревле преклоняются, словно перед богиней, и даже возводят храмы в ее честь. Несмотря на все величие дворцов и парков, они не идут ни в какое сравнение с роскошью Императорского театра, расположенного прямо на берегу реки, видимо для того, чтобы русалки во время спектаклей вылезали из воды и присоединялись к хору. Да, в этом городе правит музыка. Думаю, мне здесь будет очень хорошо».
(Несмотря на долгую дружбу с Ирен Адлер, я так и не научилась любить и ценить оперу. Подавляющее большинство ее писем содержало подробные рассказы о трудностях, с которыми она сталкивалась во время репетиций, и восторге, пережитом во время премьер. Все эти подробности я тоже решила опустить, посчитав за лучшее вместо них привести письмо, в котором Ирен поведала мне о своем новом знакомом. – П. Х.)
«Так получилось, что несчастных польских королей нередко прогоняли более могущественные соседи, однако некоторые из прежних правителей до сих пор царствуют здесь – увы, лишь в виде величественных памятников. И все же, моя милая Нелл, мне удалось свести знакомство с настоящим королем!
Я уже представляю, как ты недоверчиво изгибаешь брови, и потому вынуждена изложить все подробности, чтобы ты поняла: я не преувеличиваю. Значит, так. Строго говоря, мужчина, с которым я познакомилась, не совсем король. Он – наследный принц. Кроме того, он не поляк, а немец. А править он будет (после смерти отца) не Польшей, не Германией, а Богемией!
Ну как, запутала я тебя, моя милая Нелл? Его зовут Вильгельм Готтсрейх Сигизмунд фон Ормштейн, великий князь Кассель-Фельштейнский. Когда-нибудь он станет королем Богемии. Чтобы ты не растерялась при виде этого длиннющего немецкого имени, спешу добавить, что друзья зовут его просто Вилли.
Прозвище Вилли – вынужденная фамильярность: уж слишком пугающе выглядит полное имя. Ростом кронпринц шесть с половиной футов, а сложен он под стать своему исполинскому росту. Его глаза синее вод реки Вислы, что течет через Варшаву, и он обожает оперу. Каждое воскресенье мы отправляемся с ним на прогулку в открытой коляске, на дверцах которой изображен герб фон Ормштейнов (тоже, надо сказать, кричаще пышный). Обычно мы проезжаем по проспекту Миодова, где собираются сливки варшавского общества, поэтому в столице только и говорят, что о нас. У Вилли не очень развито чувство юмора, впрочем, возможно, это беда всех особ королевской крови.
Кроме того, я часто вижусь с Антонином Дворжаком. Хотя мой взгляд обращен в сторону запада, и я мечтаю в один прекрасный день выступить в главной роли на сцене оперного театра Вены, а то и Парижа, мистер Дворжак несколько месяцев назад убедил меня разучить еще несколько чешских песен на музыку, которую он написал. Способность к языкам у меня есть, вне зависимости от того, что в них творится с гласными, вот я и решила сделать композитору приятное, ведь он, как-никак, сейчас пользуется в Лондоне большим почетом. При этом не думай, что я готова всю свою жизнь провести в провинции, растратив там свой талант. Нет, ни за что, сколь бы роскошным и утонченным ни было мое окружение!»
(При чтении подобных строк во мне вспыхивала надежда на возвращение моей подруги. Вскоре она угасла – из последующих писем я узнала, что Ирен досталась одна из главных ролей в «Кармен», что она наняла немецкого репетитора по вокалу, чтобы освоить песни Шумана, идеально подходившие ее глубокому бархатному голосу, и по-прежнему ездит на прогулки, танцует и обедает с Вилли. Когда на отрывном календаре за 1886 год осталось совсем немного листков, я получила от Ирен послание, извещавшее меня об очередных кардинальных переменах в ее жизни. – П. Х.)
«Как я и хотела, дорогая Пенелопа, мой путь наконец лежит на запад, однако он не столько далек, как мне бы хотелось. Благодаря дару убеждения мистера Дворжака, который, как оказалось, несмотря на свою простоту и благодушие, на удивление властный человек, мне предстоит выступить примадонной нового Национального театра в Праге. (Да, за исключением концертов, я буду петь только по-чешски. Насколько это будет сложно, ты поймешь, когда я скажу тебе, как кличут мою новую костюмершу. Ее зовут Петронилла Аншквич. Только представь, на всю фамилию всего лишь две гласных!)
Конечно же, меня изо всех сил уговаривал и кронпринц. Он заверил меня, что Прага – старинный многонациональный город, и я там нисколько не буду скучать ни по Варшаве, ни даже по Лондону. (Конечно же, солнышко, я всегда буду скучать по тебе. Никакой принц не заставит меня забыть тебя – мою лучшую и самую верную подругу.)
Милая Нелл, у меня нет слов, чтобы описать, как это здорово: одновременно перестать каждый день бороться за выживание и в то же время срывать розы долгожданного признания. Мне поют дифирамбы, с меня сдувают пылинки, щедро платят и вообще обращаются как с королевой. Мне кажется, я нашла, наконец, место под солнцем, и пусть я живу вдали от родины, среди чужих мне людей, чувствую я себя как дома.