Добрые времена
Шрифт:
— Вот так-то лучше, — сказала Людмила насмешливо, взглянула на часы и заметила:
— Ты, Ромочка, извини, мне собираться пора. Иду в одни дом, к подружке. Мои ровесницы, да будет тебе известно, уже все давно замужем. Только вот я бобылка, — усмехнулась она невесело. — Иди, Ромочка, иди. Мне одеваться надо.
Он вновь вернулся в неуютную квартиру. На кухонном столе стояла бутылка шампанского. Но пить одному не хотелось. Рядом с бутылкой лежала открытка. «Милый сынок, — узнал он материнский почерк, — поздравляем тебя с праздником, почему не пишешь?»
Роман действительно не любил писать писем. Писать обо всем, что с ним происходит, о чем думает, надо долго, да и ни к чему родителей зря беспокоить. Но сейчас, не откладывая, он взял чистый лист, начал писать:
«Дорогие мама и папа.
Я живу хорошо. У нас в общежитии всегда весело. На заводе вроде прижился. Относятся ко мне как к своему. Жениться пока не собираюсь. Целую.
Ваш Рома»
Сбегал на угол, бросил письмо в почтовый ящик. Вернулся. Включил телевизор, смотрел «Голубой огонек».
* * *
Философ Аркадий на вопрос «Как жизнь?» любил отвечать: «В полоску. То белая полоса, то сплошь черная». Похоже, что Роман вошел именно в черную полосу. Не успел он 2 января переступить порог редакции, как взволнованный Самсонов сказал:
— Тебя в партком вызывают по какому-то срочному делу. Сама Ирина Петровна звонила. Причем голосом, не обещающим ничего хорошего.
Действительно, ничего хорошего в парткоме Бессонова не ожидало. Когда он просунул свою голову в кабинет Чаловой, та сухо сказала:
— Заходи, Роман Павлович. Разговор есть.
Роман недолго удивлялся осведомленности Чаловой относительно своего отчества. Скосив глаза на стол, он увидел свою комсомольскую учетную карточку.
Чалова последний раз глубоко затянулась и затем погасила в пепельнице окурок папиросы со следами ярко-красной помады. Уловив не очень одобрительный взгляд Романа, она со вздохом сказала:
— Дурная привычка. Я ведь в войну на завод пришла. Совсем девчонкой. На формовке начинала. Голодно было. Вот и закурила. А теперь бросить не могу.
Она помолчала, потом глянула в упор.
— Скажи-ка, Роман Павлович, как ты к своему творчеству относишься?
— Что вы имеете в виду? — удивленно поднял на нее глаза Роман.
— Капустничек ваш, — с нажимом сказала Чалова.
— Капустник? — удивился Роман. — Но это же шутка!
— Шутка шутке рознь, милый мой! — сухо заметила Чалова. — Хороша шутка, если дискредитируется идея научной организации труда. Ты понимаешь, на что замахнулся? Это в эпоху победы нашей космической науки. А ты...
— Ничего я не замахивался! — загорячился Роман. — То, что НОТ плохо внедряется, факт общеизвестный. Поговорите с Немовым, он вам еще не то расскажет.
— С Немовым мы разберемся особо, — зловеще сказала Чалова. — Но и с тебя спрос не снимается. Ты ведь работник газеты. Так сказать, боец идеологического фронта. Но случайно газетчиков подручными партии называют. И мы не потерпим, чтоб в нашей газете гниль завелась.
— Гниль? — ошарашенно спросил Роман. — Вы меня имеете в виду?
Чалова смутилась.
— Ну, не так буквально. Но на будущее ты должен учесть. Представляешь, что будет, если этот ваш капустничек пойдет по заводу? Хиханьки да хаханьки над таким серьезным делом. Хорошо, Петров проявил бдительность, вовремя сигнализировал.
— Аркадий? — изумился Роман. — Но он же сам играл...
— Тоже сначала недопонял, куда этот юмор бьет. Короче, где текст капустника?
— У Немова. Он его для истории решил оставить.
— Вот забери и уничтожь. А на будущее учти.
В коридоре Бессонова встретил Разумов.
— Что, добрый молодец, невесел, нос повесил? — спросил тот жизнерадостно.
— Да вот инъекцию получил, — усмехнулся Роман едко.
— Инъекцию? — поднял брови Разумов. — От кого?
— От Чаловой.
— За что?
— За «смешки в реконструктивный период», — вновь едко, словами Ильфа и Петрова ответил Роман и пошел дальше.
Недоуменно взглянув ему вслед, Разумов направился было к себе, потом передумал и вошел в кабинет Чаловой. Та была явно довольна собой.
— Чего это наш юный газетчик как ошпаренный от тебя вышел? — спросил Разумов.
— Дошло, значит, — усмехнулась Чалова.
— Что дошло? Говори толком.
— Профилактика моя! — самодовольно объяснила Чалова. — А то, ишь, капустнички стали проводить. Над научной организаций труда насмехаются. Я вот еще с Немовым разберусь. Это ведь от него гнилые настроения идут. Представляешь, приходит он как-то и говорит: «Объявите мне выговор за плохую работу». Представляешь?
Разумов шутливо схватился за голову двумя руками:
— Ох, Ирина, Ирина.
— Чего «Ирина»? Аль не права? — насторожилась Чалова.
— Тебе бы только в кавалерии служить.
— Это еще почему? — обиженно надула губы Ирина Петровна и потянулась за новой папиросой.
— С плеча рубишь! Ведь ты же у нас идеолог! Должна сначала разобраться, а потом уж решать. Хоть со мной бы сначала посоветовалась...
— А что они издеваются... — нахмурила брови Чалова.
— Не издеваются вовсе, а шутят. Улавливаешь разницу? Знаешь, что тебя подводит?
— Что?
— Отсутствие юмора. Ты бы Ильфа и Петрова, что ли, на ночь бы читала...