Добыча
Шрифт:
Но я застрял. Что-то мешает мне. Это закатница. Она утонула, но ее рука все еще запутана в разорванной штанине. Я тащу за собой этот мертвый вес, застрявший где-то в колодце.
Я тяну сильнее, чувствуя, что немного сдвигаюсь. У меня получается протащить значительную часть тела через горизонтальную перемычку в вертикальную шахту, но затем продвижение останавливается. Мертвая и неподвижная рука закатницы запуталась в моей штанине, и как бы я ни пытался ее стряхнуть, у меня не получается. Я застрял. Даже мертвая, закатница убьет меня.
Это конец. Один в ледяной водной могиле, в непроглядной черноте. Это квинтэссенция моей жизни. Всё — одиночество, отчаяние, растерянность — воплотилось в этой тесной гробнице. Тело расслабляется, напряжение уходит. Спазм, и затем ничего. Даже шум крови в ушах замедляется и стихает. Кулаки разжимаются, и когда руки поднимаются вверх, они кажутся двумя столбами дыма от погребального костра.
Смерть не так уж плоха, на самом деле. Просто понадобилось слишком много времени, чтобы здесь оказаться. Все эти годы.
Надо мной появляется ангел — серый силуэт. Он опускается, глядя на меня широко раскрытыми глазами, волосы от движения сносит назад. Я готов его встретить, когда он протягивает ко мне свои длинные фарфоровые руки. Он тянет меня, дергает раз, два, я застрял.
Что-то меня отпускает, и ангел поднимает меня наверх, к чему-то далекому и несуществующему. Я чувствую, как теплое тело касается моей спины — приятное, успокаивающее чувство. Мы медленно всплываем, он держит меня под мышками, сомкнув руки на груди. Черные стены проплывают мимо, когда мы возносимся вверх, минуя потолок Дома Пустоши, минуя облака и звезды, в небеса. Но в этих небесах нет ни звезд, ни поющих ангелов, ни мощеных золотом улиц, ни молока, ни меда, ни плодов, ни солнца. Только чернота и тьма. А потом исчезает и это.
37
Я прихожу в сознание от грубых настойчивых толчков, ритмично сотрясающих мою грудь. За ними следует небытие: я проваливаюсь обратно, в серую муть.
Потом бархатные губы касаются моих — свежие и сладкие, как утренняя роса. Прикосновение, сначала мягкое, становится сильнее, а затем — почти стальным. В мой рот врывается воздух и скользит вниз по трахее. Обжигающий поток кислорода заливает мой мозг ярким белым светом. Я задыхаюсь, вонючая вода льется у меня изо рта, тепловатая, отвратительная, как будто она гнила внутри меня много лет. Я глотаю воздух, кислород приносит с собой ясность сознания.
— Повернись на бок, — говорит Сисси. — Пусть вся вода выйдет.
Жидкость брызжет из меня; оказывается, я способен вместить гораздо больше, чем думал. Она выходит с такой силой, что кажется, будто я выплевываю печень, желудок, почки. Я лежу на боку, слишком обессиленный, чтобы двигаться. Спустя минуту Сисси помогает мне сесть. Она задирает мою рубашку, ощупывает пальцами тело, проходя кончиками пальцев по груди, по впадинам между мышцами на прессе.
— Сисси? — говорю я дрожащим голосом. С губ стекает вода.
— Эта тварь тебя поцарапала? Порезала? Укусила? Она добралась до тебя?
— Я не знаю.
— Она до тебя добралась, Джин?! Скажи мне! — В глазах у нее бурлит тревога.
Неожиданно мне становится страшно. Новая опасность заставляет остатки тумана покинуть мой разум. Сисси права. Если кого-то из нас хотя бы поцарапали, мы скоро начнем обращаться. Эти чудовищные симптомы всегда проявляются сразу, хотя сам процесс может занять несколько часов. Она встревоженно смотрит на меня, мокрые волосы прилипли к фарфорово-бледному лицу, вода стекает по щекам, как капли пота.
Мы встаем, она стягивает с меня рубашку, я расстегиваю пуговицы ее блузки, вдавленные в кожу. В гаснущем зеленом сиянии мы рассматриваем друг друга. Мои пальцы скользят по ее мягкой коже в поисках царапин, порезов проколов. Она проводит по моей правой ноге, к щиколотке. Вздрагивает.
— Что такое? — спрашиваю я.
— Джин, — говорит она приглушенным от ужаса голосом. — Твои штаны разорваны в клочья.
Она задирает разорванную ткань — это две самые долгие секунды в моей жизни. Сисси в ужасе приоткрывает рот. Она смотрит на длинные царапины на моей щиколотке. По большей части это белые следы от ногтей. Но среди них есть одна длинная кровавая борозда — там, где когти закатника прорвали кожу и открыли путь слюне. Наши глаза встречаются. Я отталкиваю ее.
— Уходи! — кричу я. — Беги, Сисси!
Но она не двигается, только смотрит на меня. Так пристально, будто взглядом пытается ввести в мои вены лекарство.
— Сисси! Тебе нужно уйти. Прежде чем я обращусь!
— Джин! Но ты же…
— Что?
— Ты обращаешься? По-моему, нет.
Ее вопрос оглушает меня. Я охватываю грудь, как будто ответ скрывается там. Но она права. Я не испытываю ни одного из симптомов обращения, которые отец вбил мне в голову много лет назад. Никакой дрожи, никакого ощущения, что мои внутренние органы рвутся на части. Моя кожа не горит огнем.
— Ты говорил, что эти симптомы всегда появляются максимум через минуту. Но прошло уже больше минуты, а с тобой все вроде в порядке, — она осматривает меня, встает, подходит к переднему ряду сидений.
Старейшин нет, они убежали, но осталось несколько химических фонарей. Сисси берет один из них, ломает его.
Вспыхивает зеленый свет.
Я не дергаюсь, не щурюсь. Я даже не моргаю. Свет не причиняет мне никакой боли. Наоборот: это самый красивый свет, который я когда-либо видел. Мир вокруг теряет четкость очертаний, и я понимаю, что плачу.
Звук ломаемого пластика, жидкость льется мне на лицо.
— Эй, — говорю я, — без этого можно было бы обойтись! — Яркие светящиеся точки покрывают мое лицо и одежду.
— Прости, — отвечает Сисси, подавляя счастливую улыбку. — Я хотела убедиться.
Она поднимает руку, стирает с моего лица несколько светящихся капель, осторожно проводя пальцем по скуле и задерживаясь на одно мгновение.
— Джин, — шепчет она. — Ты действительно — Источник. Она тебя оцарапала, ты должен был обратиться. Но посмотри на себя. — Ее глаза пораженно сверкают.