Дочь княжеская. Книга 4
Шрифт:
«Я буду жить, сволочи!» — яростно подумала Хрийз. — «Я выживу, сволочи! Выживу!»
И стиснула кулачки, не замечая, как ногти впиваются в ладони — до крови.
Я.
Буду.
Жить.
Вы не убьёте меня так просто.
— Вы пережили многое, — твёрдо сказала аль-нданна Весна. — Переживёте и это.
Голос её дышал такой силой, что отчаянно хотелось верить сказанному. Хрийз открыла глаза, чтобы посмотреть на горянку. С трудом, но открыла. Тело начинало потихоньку слушаться её.
Сквозь пальцы аль-нданны тянулась золотая стеклянная нить и словно бы растворялась в косо падающих сквозь узкие стрельчатые окна солнечных лучах. Виток за витком, струится по запястьям, рукавам, коленям, и в солнечном сиянии тает…
И тут же бьёт в сердце тяжёлым ужасом:
— А что если и вправду я — умертвие…
— Что вы, ваша светлость, — уверенно отвечает аль-нданна. — Ни в коем случае.
— Откуда вы знаете? — горько спрашивает Хрийз.
Умертвие. Девушка много читала о них в своё время. Искажённые, лишённые энергии души, пожирающие всё живое в пределах досягаемости. Даже не костомары, те — простые порождения Стихии Смерти. А умертвие почти всегда было человеком когда-то. Живым человеком. Со своими надеждами, страхами и сожалениями.
— Если я умертвие, то… то… то надо… прекратить…
Прекратить, пока превращение не зашло слишком далеко. И хоть страшно было даже подумать о том, что ждёт за гранью… смерть ждёт, конечно же, не стихия, а сам факт… но лучше это, чем тупое существование во вред людям и непонятно зачем.
— Вот именно поэтому и нет. Умертвие не заботится о других, оно этого не может. Не умеет. Даже если с успехом притворяется на первых порах человеком. Жить, чтобы жрать, и жрать, чтобы жить, — вот и все его заботы. С самого начала. Так что — нет. И не позволяйте никому усомниться в себе. Сами не сомневайтесь, ваша светлость, и другим не позволяйте.
— Кому — другим?
— Да есть тут… — аль-нданна повела головой, словно назойливый зуд услышала. — Много их, и у всех языки бескостные. Надо бы вам восстанавливаться скорее.
Надо, Хрийз понимала это. Лежишь в беспамятстве, а рядом зло ходит, ищет, куда и как ударить…
— А как?
— Вы — маг Жизни, ваша светлость. Направьте собственную стихию на себя саму.
Хороший совет. Знать бы ещё, как это сделать. И снова, до боли, до алых пятен перед глазами захотелось жить, не просто жить — прийти в себя и встать с проклятого этого ложа! Самой переодеться. Расчесать волосы, умыться. Пройти по лестницам и переходам — вниз, на террасу, или вверх, в зимний сад… куда угодно, лишь бы пройтись!
Что имеем, то не ценим, потерявши — плачем. Мама часто повторяла эту фразу, но маленькой Христинке в солнечном сиянии детства она казалась слишком громкой. Что-то из литературы, из странной взрослой жизни, до которой пока не дотянуться, откуда-то с Марса, наверняка. А ведь, по сути, сколько счастья разлито в мире, просто так разлито, даром, — жить в здоровом теле, с которым не случается ничего страшнее синяка, царапины да сопливого носа по осени. Но не замечаем и не видим, и ещё чем-то недовольны.
Дорого бы отдала сейчас Хрийз за то, чтобы подняться, даже не встать, просто сесть, опереться о спинку кровати, по своей воле, без посторонней помощи и без того, чтобы в глазах не потемнело от боли до полной потери сознания!
Направить силу на себя саму… Но как?
— Вам нужен ваш раслин, — невозмутимо пояснила аль-нданна, ни на миг не прерывая своей работы.
Раслин… Хрийз вспомнила, как все ругали Тахмира за то, что тот дал ей слишком сильный для девочки-попаданочки артефакт. От него и впрямь было немало неприятностей, пока училась обуздывать свой дар. Но сейчас не в даре даже дело.
В общем состоянии.
— Может сжечь, — ответила на невысказанный вопрос горянка. — Но может и помочь.
— Где…
— У господина тБови. Может быть, у вас получится его убедить. У нас с Хафизой не вышло.
Хафиза Малкинична. Память вырвала из небытия образ: строгое смуглое личико целительницы, четыре синие косы с вплетённой в каждую узорчатой лентой, сердитый голос: «У тебя мозг в черепе или один только межушный ганглий»?! Как хорошо, что Хафиза Малкинична жива! Сосновой Бухте нужен целитель такого уровня…
Ещё Хрийз вспомнила, что Хафиза была голосом старого князя, он ей доверял… а раз князя сейчас здесь нет, то…
Голова поплыла, пытаясь уложить на полочки информацию. Нет, об этом лучше подумать потом.
— А мой нож… — вспомнила Хрийз. — Он у меня был! Я могла им бить… и била…
Подробности страшного боя с Рахсимом ускользали из памяти, описать их навряд ли смогла бы сейчас. Но помнила, как клинок превратился в меч Света, — прямо в руке выросло пылающее остриё… и Хрийз остро, очень чётко вспомнила холодноватую тяжесть страшного оружия, вкус заключённой в нём громадной силы, реакцию врага, внезапно налетевшего на серьёзное сопротивление — вместо ожидаемой игры в кошки-мышки, где мышка — Хрийз, конечно же. Материал для чудовищных его артефактов, сосущих силу из заключённых в них душ.
— Он с вами, ваша светлость, — отвечала аль-нданна.
— Как? Нет же ничего…
— Это инициированный клинок, — пояснила женщина. — Магический, если так понятнее. Он разрушается лишь вместе с гибелью владельца… И он побывал за Гранью вместе с вами. Конечно, никуда он не делся! Он рядом. Он у вас.
— Где…
— Вам надо проявить его.
— Господи, как! — воскликнула Хрийз, страдая. — Вообще не чувствую ничего!