Дочь княжеская. Книга 4
Шрифт:
Сколько времени потеряно зря!
Целая осень, вся зима и часть весны.
Память о Гральнче уколола жгучей болью: хороший парень, весёлый, на голову немножечко стукнутый, но… Братом его назвать бы, да только где он сейчас, в плену ли, выжил ли вообще…
Вот — мешало что, остро понимала Хрийз, вспоминая Гральнча. Детства много было в их отношениях, наивного, незамутнённого, не серьёзного совсем детства. Что с его стороны, что с её. Обиды эти глупые. Поцелуи на ветру…
… и как он мёртвым тогда притворился, когда цветок со скал добывал…
… и жив ли он сейчас вообще.
А сЧай… и не в том даже дело, что он оказался рядом в трудное время.
Он совсем не изменился. Каким был, таким и остался. Океан спокойствия, из которого черпать можно было без оглядки на то, что вскоре может показаться дно. Одним своим присутствием он придавал подземной жизни стержень. И… и… и просто — смотреть на него и понимать, что он рядом. Просто — рядом. Даже если рядом его не видишь, достаточно знать, что он здесь. Живой. И всегда можно найти, ткнуться лбом в плечо и — нет, не заплакать, еще не хватало! — просто побыть рядом, что бы страх отступил и стало легче дышать…
Она думала так, и не понимала, что шагнула в портал взрослой жизни окончательно и навсегда. Не задумываясь, не замечая потери, ничего не храня про запас.
— Летели журавли, летели, летели, — сказала Мила, и Хрийз вздрогнула, внезапно обнаружив возле локтя неумершую безумицу. — На подвор залетели, за столом посидели, да и песню запели, что не ветры зимние повеяли, что не гости незваные наехали, что не место разговоры вести, да вести — где жених, а где невеста, где счастливая песня…
— Ты что? — встревожилась Хрийз, испытав острую, словно кинжал под лопаткой, боль в душе. — Что ты, Мила?
Мила смотрела большими кукольными глазами, потом сказала неожиданно печально и строго:
— Пойди к нему, твоя светлость, и поцелуй. На пороге стоишь, на Грани. Может быть, всего-то и будет у тебя, что один этот поцелуй. Иди, не глупи.
— Ты видишь будущее? — спросила Хрийз.
Мила покачала головой:
— Я вижу глупость. Большую такую, — развела ладошки, показывая, какую именно, — Хрийзтемой Браниславной зовут. Иди к нему. Немного времени у нас ещё есть.
Неизвестно, сколько именно времени вкладывала Мила в своё «немного». Полчаса, час или вовсе несколько минут. И это время утекало сейчас сквозь пальцы чёрной прозрачной водой — не схватишь, не остановишь, не велишь замереть. Хрийз сидела на камне, обхватив себя за плечи, и не находила в себе сил сдвинуться с места. Вот так просто — взять, подойти, поцеловать… Кому другому, может, и просто. А она почему-то не могла. Словно парализовало, обратило в камень и приморозило к месту.
сЧай подошёл к ней сам. Сел рядом. Хрийз вздохнула, прижалась к нему боком, плечом, головой. Не знала, что сказать, мучительно искала слова, не находила их. Он тоже молчал. Всё понятно было без слов: впереди отчаянная попытка свалить Злую Цитадель, последний оплот пожирателей душ в мире, последнюю надежду Потерянных Земель. И если не получится сделать это сразу, значит, мир будет потерян. Его выжрут в ноль, как сожрали Адалорвь, о которой писал в своих дневниках Канч сТруви. Не дочитала… не успела…
— Давай победим и вернёмся, — сказала наконец Хрийз, отчаявшись найти нужные слова.
Все нужные провалились куда-то, да и с ненужными образовался напряг. Вырвались вот эти.
— Давай, — серьёзно ответил он, обнимая её.
Тепло по телу, тепло душе… и как же хочется, чтобы время остановилось и застыло янтарём навсегда: вот в этот миг, только в этот! Без прошлого, которое уже ушло. Без будущего, которое ещё не наступило.
Два сердца в один такт. Золотая нить, обвившая судьбы обоих.
Хрийз всхлипнула и сама потянулась к сЧаю, обняла его за шею, пальцы сами сжались, забирая в кулачки одежду. Откуда ей было знать, что этот короткий, невинный, почти детский по сути своей поцелуй прошьёт обоих насквозь, как разряд молнии, и сразу станет ясно, понятно всё, до той самой горькой точки на дне души: их спаяла вместе не столько любовь, сколько необходимость усилить друг друга перед решающей битвой.
— Пора, — сказала Мила, по привычке своей внезапно возникая рядом. — Пора…
Сам переход по Грани слабо запомнился. Они, — шли, Хрийз так и не отпустила руку сЧая, — и рядом с ними поднимались другие. Все, кто сражался с врагом, и теперь умирал, получив смертельные раны, — уходили на Грань, отдавая силу для последнего рывка к проклятой Цитадели. Все, кто потерял надежду выжить, теперь горели надеждой послужить будущей победе хотя бы так.
Пришла Сихар, и Хрийз побоялась спросить её, что случилось с нею в яви: тоже умирает, отдав все силы для спасения раненых или в плен попала или под обстрел…
На удивление, Сихар ничего не сказала о недопустимости вреда заточённым в Цитадели истощённым душам. Хотя наверняка её нелёгкий этот выбор сильно мучил. Но она пришла, не задавая лишних вопросов.
И когда встала впереди проросшая сквозь Грань сердцевина поганого артефакта врага, живая, дышащая чёрным злом, плоть, вобравшая в себя смертную муку множества душ, Хрийз уже знала, что делать.
У Смерти — острые клыки, чтобы питать себя навсегда утраченным при Переходе живительным соком.