Дочь мэра
Шрифт:
— Итак, сын, рассказывай, откуда такие прекрасные узоры на твоем лице? — папа сдержано улыбается, стреляя в Мишу серьезным взглядом. Думаю, мы все понимаем, что суть происходящего не учеба. — Нам всем интересно послушать.
За столом сейчас все, включая Сашу, который сел по правую сторону от меня. Миша по левую, и я с близкого расстояния вижу, как он слегка морщится при движениях. В больнице этого не заметила, а сейчас — пожалуйста. Вот что со мной делает Богдан, полностью лишает сосредоточенности.
— Уверен, он защищал девушку, — вставляет свое слова Саша.
Не могу с ним не согласиться, но предпочитаю молчать, прожевывая свою любимую лазанью. Миша явно не очень хочет продолжать, потому съезжает на шутливое:
— Упал, очнулся — синяки.
— Мишутка, ты себя не бережешь, на тебя больно смотреть. Я так волнуюсь, — мама хмурится, кусая губы, а отец мягко поглаживает ее по руке и подмигивает. Уверена, что позже он обязательно ей расскажет свою версию.
— Мам, я не в детском садике, обо мне не нужно так беспокоиться, я же взрослый мужик уже, — слова звучат холодно, но не грубо, однако папа тут же перестает лениво улыбаться, ему точно не понравился тон. Пусть никто никому и не нахамил.
— Мужик, кто спорит? Мама априори о тебе волнуется, кивни и успокой ее, а не доказывай, что ты взрослый. Мы в курсе, — суровое замечание летит Мише, и тот, покраснев, медленно кладет вилку на стол и спокойнее уже говорит маме:
— Мам, я люблю тебя, но я вырос. Со всеми проблемами я разберусь сам, ты можешь быть абсолютно спокойна, я в состоянии постоять за себя, свою семью и дорогих мне людей.
На этом точка в разговоре о синяках ставится четко, подводится линия, и у ни у кого больше не возникает желания продолжить беседу на заданную тему. Настроение у мамы слегка портится, и я ее понимаю в какой-то степени, вот почему мягко улыбаюсь, когда наши взгляды пересекаются. Она отдала нам всю свою жизнь, и чувство волнения никогда еще не выключалось даже с осязанием того, что мы стали взрослыми.
Мама всегда говорит о том, что маленькие детки — это маленькие бедки. А большие детки, соответственно, такие же большие бедки.
Разговоры об учебе проходят напряженно, ведь мне пару раз чуть не стрельнуло в голову рассказать о сложном случае в больнице. В последний момент завязываю язык на узел, решая однозначно: мне врать не суждено, впрочем, как и работать в спецслужбах: я бы спалилась на мелочах в первые же минуты.
Папа разливает бутылку хорошего коньяка в честь приезда сына, но я единственная не пью. Больше всех пьет Саша, пусть я и шипела ему тихо пару раз, что мешать алкоголь с обезболом нельзя. Тут надо выбирать. Он лишь улыбается и неоднозначно осматривает мое взволнованное лицо.
Что ж. Я предупредила.
После плотного ужина прощаюсь со всеми и ухожу к себе, и только в комнате до меня доходит, что сумку с телефоном я оставила в кабинете отца. А там, помимо телефона, еще и учебники по гистологии, которые точно сразу дадут понять, где на самом деле я учусь.
Так быстро я еще не бегала никогда, практически вылетая из собственной комнаты, цепляясь за собственные ноги. Уже перед отцовским кабинетом дрожащей рукой стучу, и спустя пару секунд слышу разрешение войти. Кошмар! Вот же ж непроходимая идиотка! Все летаю в облаках не пойми чего, когда надо быть максимально сосредоточенной! Уф.
Прикусив губу, захожу на деревянных ногах в кабинет.
В полуосвещенной комнате отец сидит со своим безопасником. Мое сердцебиение явно слышится и им тоже, в горле все печет, а на лице давно уже разливается красное пятно румянца.
— Извините, я сумку оставила, — резко бросаю, всматриваясь в брошенный мною кожаный мешок. Дыхание перехватывает, пока я дохожу до дивана и хватаю ее за ручку, притягивая драгоценную ношу к груди.
Развернувшись, встречаю поплывший взгляд Саши. Мда, он точно перебрал, а еще не очень довольный — отца, он плохо относится к людям под шофе, хоть и сам любит дегустировать.
— Нашлась пропажа?
— Да. Спокойной ночи, пап, Саша, — улыбаюсь им нервно и выхожу, облегченно выдыхая только тогда, когда понимаю, что содержимое сумки никому не было видно, а копаться в чужих вещах, разумеется, папа бы не стал.
Достав телефон, довольно улыбаюсь, ведь мне написал Богдан в своей абсолютно уникальной манере.
«Значит я не целованный остался, а она мне тут писульки оставляет. Надо было будить и целовать!». Я как видела, что кое-кто будет возмущаться. Мы очень быстро изучили базовые особенности друг друга, судя по всему.
Бросив сумку на диван в гостиной, выхожу на балкончик, пока набираю ответ:
«Я тебя поцеловала ?».
Улыбаюсь как ненормальная, перечитывая его сообщение, и совершенно не замечаю ничего вокруг, аж пальцы дрожат в предвкушении ответа. Ну какой он дурашка все-таки…
«Раз не помню, то не было! Жду повторения утром. Народ к разврату готов: D».
Еще бы он ответил что-то еще. Посмеиваясь, я только хочу напечатать ответ, как слышу шорох за спиной…
Резко развернувшись, я упираюсь взглядом в хмурого Сашу, в руках которого замечаю бутылку виски. Рубашка расстегнута на три верхние пуговицы и не заправлена. Видеть его в расхлябанном виде непривычно и жутковато.
Черты лица сейчас по-особенному пугающие, и я делаю маленький шажок назад, в сторону парапета. Не то чтобы мне было чего бояться его, но все же, ощущения странноватые.
— Улыбаешься так открыто, красиво, — шепчет он, посматривая на меня из-под сдвинутых на переносице бровей. Через секунду к губам прикладывается горлышко бутылки, и он совершает сразу несколько жадных глотков. Не поморщившись даже.
— Саш, пить после таких препаратов нежелательно, возможна реакция, — говорю я осипшим голосом, блокируя телефон, так и не ответив Богдану. Пожалуй, потерпит…Мой взгляд косится к парапету, затем к Саше, который подходит все ближе ко мне.
— У тебя кто-то есть, — буквально сразу выпаливает он, поравнявшись со мной, поддевая ладонью прядь выбившихся из хвоста волос. Фамильярно, будто бы ему это на самом деле можно.
Пары алкоголя ударяются в нос, и я делаю еще маленький шаг назад, незначительно увеличивая дистанцию, между нами. Пульс начинает шарахать по ушам, а уверенные корешки страха прорастать в теле.