Дочь огня
Шрифт:
Кори Шариф возразил:
— Это не подходит, какой он сумасшедший, Хайдаркул-ака! Да и жизнь среди сумасшедших… Нет, нет!
— Неужели мы не можем его сами спрятать? — горячо сказал Ашраф-джан.
Мирзо-Ибрагим подхватил:
— Наденем на него паранджу и уведем из города. Только решим куда. Все погрузились в мрачное раздумье. Хайдаркул так и застыл с пиалойчая в руке. Ему понравилось неожиданное предложение кори Усмана. Почему бы и не пойти на некоторое время в сумасшедший дом? А выйдя оттуда, он будет находиться под покровительством этих славных людей, а не в обществе отпетых игроков. Они всех уверят, что он тихо помешанный,
— Я согласен с предложением брата кори Усмана, — сказал Хайдаркул.
Все удивленно переглянулись.
— Не так уж страшно, — продолжал он, — прожить некоторое время среди сумасшедших. Но у меня есть к вам просьба, уважите ли вы ее?
— Говорите, обдумаем все как следует.
— Возьмите меня, бездомного, одинокого бедняка, к себе в слуги. Четверо друзей взглянули на него вопросительно.
— В сумасшедшем доме заявите, что я слуга кого-нибудь из вас, что моя родина далеко, и, когда я оттуда выйду, вы оставите меня при себе.
Друзья молчали, не зная, что на это ответить: ведь они бедны, с трудом добывают средства для существования и всегда обходятся без слуги.
— Я буду подметать ваши кельи, стирать, на базар ходить, готовить, все-все сделаю, только не гоните меня. Спать буду где-нибудь в подвале или в проходе, постелю циновку — и ладно!
Раньше всех опомнился Мирзо-Ибрагим:
— Что вы, что вы, Хайдаркул-ака, не говорите так! Мы учащиеся медресе, знатоки Корана, но на слугу у нас нет средств. Мы сами обслуживаем себя и друг друга. А что касается жилья, то в келье каждого из нас вы всегда будете желанным и дорогим гостем. Ведь это только временно, чтобы спастись от преследования, вам придется здесь поселиться…
Но Хайдаркул настойчиво повторил:
— Нет, я должен считаться вашим слугой.
— Это в интересах дела? — спросил кори Усман. Хайдаркул кивнул.
…Аксакал Нусратулло сидел в миршабхане и хвастался перед мирша-бом Абдурахманом своими подвигами.
— Что я, людей не знаю, что ли? Хорошо изучил все привычки простолюдинов. Известны мне все их обычаи и обряды. Только вы отдали приказ, я тут же смекнул, сам сообразил, ни с кем не советовался: чужой человек Фирузу не увел бы, да она и сама с чужим не пойдет… За мужчинами она еще не гоняется — значит, не с кем ей убежать. Вот и явится она сама или ее покровитель в какой-нибудь канун пятницы, а не то в понедельник в домик старухи… Зажжет свечу, прочтет заупокойную молитву. Я уж велел имаму и суфи караулить и, как только кого завидят, тут же сообщить мне…
— Мне не ваши доблести нужны, а Фируза или хотя бы ее похититель. Подождите, а тот, что убежал на крышу… кто бы это мог быть? Каков он на вид? Разве имам и суфи не узнали его?
— Темно было, не разглядели, — ответил Нусратулло. — Да ведь вам узнать — проще простого.
— А как?
— Ведь Ахмед-джан, водонос, и этот слуга бая… как его… да, Асо у вас находятся. Вот и попытайте их как следует…
— Не вам учить меня!.. — оборвал аксакала миршаб. — Скажите-ка лучше, каков он из себя, тот беглец! А насчет Асо… Бай передал мне, что он сам велел ему запереть домик старухи. Это подтвердилось во время обыска: в кармане Асо нашли замок и ключ. Вот почему он и попал в домик. У нас остается только водонос, а он, кажется, опытный волк.
— Да, водонос — опытный волк! Если
— Ладно, утром учиним допрос, а ночью пусть в колодках блаженствуют…
Аксакал поднялся, собираясь уходить.
— Ну, до свидания, пришлите все же следопытов, проверим, — сказал он и у дверей снова остановился. — Впрочем, я тоже думаю, что Асо тут ни при чем. Он парень несмышленый, простой слуга, одинокий, ему и спрятать-то Фирузу негде.
Кивнув, миршаб потянулся и протяжно зевнул.
Пропели третьи петухи. Улицы были давно пусты, город мирно спал. Не спали только бедные узники, Ахмед-джан и Асо, закованные в колодки. Асо горько плакал, а водонос утешал его:
— Не плачь, сынок, не радуй своих врагов. Они еще подумают, что попался мягкий кусочек, им по зубам. Ты и мне настроение портишь, и духам умерших покою не даешь, а пользы от слез твоих никакой.
Асо с трудом сдержал слезы и, всхлипывая, заговорил:
— Я… не о себе… мне обидно… за старуху… даже молитву заупокойную не дают прочитать. И бедной девушке нельзя в свой дом прийти, поминальную свечу зажечь. За что такая несправедливость!
— Э, брось! Мучитель потому и мучитель, что он мучит людей. Так всегда было, так и останется. А ты не волнуйся понапрасну, чему быть, того не миновать… Подойди лучше ко мне поближе, я тебе кое-что скажу слушай и запоминай. Завтра утром миршаб вызовет тебя и станет спрашивать, что ты делал в домике старухи. А ты скажешь, что должен был запереть его, собрался было уже запирать, как явился водонос Ахмед-джан. Тогда вы оба зашли внутрь, прочли молитву — и все. Станут тебя о Фирузе спрашивать — ты ничего не знаешь. Если проговоришься, и себя и Фирузу погубишь. А если тебя отпустят раньше, чем меня, сходи к моей старухе, скажи, чтобы она отвела Фирузу к Оймулло Танбур. Раз уж они взялись за нас, в конце концов нападут на ее след… А там для нее безопаснее.
Вдруг за дверью послышались какие-то неясные звуки. Водонос замолчал, испугавшись, что злые уши подслушали его слова, проведали тайну. Но напрасно беспокоился водонос, за дверью никого не было. И миршаб, и его подчиненные занимались своими делами, арестанты их сейчас не заботили. Миршаб ушел домой. А стражники собрались в мехманхане и обо всем забыли за азартной игрой.
Темница, в которой находились заключенные, расположена как раз под мехманханой. Стены ее были сложены из горного камня, в них — ни окна, ни малейшей щели. Дверь, обитая металлом, плотно запиралась, открыть ее или сломать нельзя было без особых инструментов. У арестантов, конечно, ничего такого и в помине не было. Одетые лишь в штаны и рубашку, с колодками на ногах, с цепью и железным обручем на шее, они никак не могли сбежать, и стражники на этот счет не беспокоились. Выполняя приказ начальника, они находились на своем посту. Но им и в голову не приходило подслушивать разговоры заключенных…
Звериная злоба миршаба была известна. Ахмед-джан знал, каким пыткам подвергаются попавшие в миршабхану. В себе он был уверен — сколько бы его ни били, как бы ни пытали, он не выдаст Фирузу, не смутит душу покойной старухи. Но за Асо он боялся. А вдруг по молодости лет юноша поверит врагам или не выдержит пыток и скажет, где Фируза. И зачем я открыл ему, где она, — мысленно упрекал себя Ахмед-джан. — Надо было подождать, пока все уляжется, позабудется…
Эх, стар я стал, да жалость одолела, пропади она пропадом!..