Догоняя Птицу
Шрифт:
Предложение донельзя нахальное, но в выражении его глаз Гите видится нечто такое, что она понимает: он не клеит ее, не борзеет, не нахал и не съемщик зазевавшихся девочек. Возможно, пылающая Троя действительно гонится за ним по пятам. И этот разговор для него - исключение, а не правило.
– Ко мне нельзя, - сумрачно отвечает Гита.
– Почему?
– Потому что там, откуда я пришла, нищета, грязь и холод, вши и мандавошки.
– Вот как? А по виду не скажешь.
На лице Испуганного обозначается некоторое изумление, но из-за звучания самих слов, а не из-за их значения, которое он воспринял, как неудачную шутку.
– По вашему виду, вероятно, тоже скажешь далеко не все.
– Проблема знаете, в чем, - Испуганный деликатно сворачивает на другую тему.
– Вы поделиться
– Пожалуй, - кивнула Гита, размыслив.
Тут мужчина придвигается к ней совсем близко вместе со своим пластмассовым стулом и открывает серенький дипломат, который, оказывается, все это время стоял возле его ног, прислоненный к ножке стола.
Лучи солнца, лиственные тени и отблески падают в прямоугольную неглубокую полость вместе с Гитиным любопытным взглядом: вместилище чемоданчика, как в плохом кино, выложено пачками денег.
Гита в недоумении любуется перемигиванием солнечных лучей с зелеными бумажками по сто гринов, на которых добродушно и не от мира сего - улыбкой Моны Лизы - улыбается щекастое лицо Бенджамина Франклина, а Испуганный что-то бубнит, будто бы себе в оправдание: "Видите, как бывает". Или: "Вот так". Или даже: "Во как!" Его и самого завораживает открывшаяся картина. Гите даже кажется, что он нарочно чуть покачивает свой дипломатишко, чтобы игра лучей и поверхностей оттенялась более выразительно.
– Ни хрена себе, - комментирует Гита.
Ее возглас обескураживает Испуганного: он не содержит в себе кое-чего наиважнейшего, что в их ситуации было бы уместно и даже естественно - заинтересованности, желания присвоить себе хотя бы малую толику от общей картины.
Девичий голос бледен, тускл - как и взгляд, и выражение личика этой незнакомой барышни.
– А знаете что. Давайте-ка я с вами поделюсь. Честное слово, вам пригодится. Вот, держите.
– Испуганный вытаскивает пачку и кладет Гите на колени.
Затем, после секундного колебания, вытаскивает и кладет еще одну.
– Только вы ничего такого не подумайте, ладно? Я, честное слово, надеялся, что мы просто погуляем каких-нибудь пару часов - и разойдемся. Вы не такая, как все. Но видите ли, со мной сейчас, как бы это сказать, небезопасно.
– Со мной тоже небезопасно, - с готовностью реагирует Гита.
– Вас преследуют?
– Нет, дело не в этом.
В словах Гиты звучит угроза, похожая на далекие раскаты грома, предвещающие грозу, или грозный рокот судьбы, но Испуганный, замкнутый на себе и том переплете, в котором оказался, не прислушивается к потаенным звучаниям чужих слов. Эта девушка чем-то притягивает его, однако не настолько, чтобы забыть про собственную Трою.
– Мне, может, осталось совсем немного... времени, - бормочет он словно бы через силу - и Гита не понимает, правда ли он так считает, или же это обычная мужская - да и общечеловеческая, по большому счету - уловка, чтобы надавить на жалость.
– И мне тоже, - признается она.
– Вот видите, - мягко откликается он, хотя остается неясным, к чему именно относится это "вот видите" и что Гита должна видеть.
– Все равно берите, - настаивает Испуганный.
– Должны же они принести хоть какую-то пользу. А не только тревогу, беспокойство и...
– И муки совести, - язвительно произносит Гита.
Они допивают остатки коньяка, дяденька насупленно прощается и исчезает в почти непереносимом для глаза сиянии летнего полудня. Две пачки неюзанных банкнот лежат у Гиты на коленях. Они не жгут ей кожу, не распаляют воображение, не щемят сердце и не томят ум: она с детства привычна и равнодушна к деньгам, как и к большинству радостей и увеселений, который в обмен на них можно получить от жизни. Гита думает, что Судьба - или как еще назвать великую силу, которая все режиссирует по своему усмотрению, сталкивая и разлучая, рассыпая там и тут совпадения и подсказки - не могла обойтись с ней более лукаво: деньги вновь выскочили перед ней, как из-под земли, не призываемые, не ожидаемые, ничем не привлекаемые. Деньги - часть ее судьбы, и убегать от них, спасаясь, бессмысленно.
Ее только огорчает, что это доллары. Были бы рубли, она бы прямо сейчас, в "Пегасе" заказала Гению такой же люля-кебаб с кетчупом и кругляшками лука, и отнесла домой.
Свой обед она не съела даже наполовину.
Глава семнадцатая
Страшное слово - свобода
По выходным в лесничество возвращались лесники. Они не просто приезжали на отдых или проведать, как поживают их пленники: их привлекала браконьерская охота. Рабочую силу они выгоняли жить на улицу, занимали дом, все засыпали пьяным мусором, рыбьими костями, промасленной бумагой. Пару раз привозили с собой шумных румяных девок. Из транзистора в тихую Лотину жизнь немедленно врывалась жизнь внешняя: Лаки страйк: настоящая Америка. ОАО МММ. Хоппер-инвест. Чара-банк. Первые конкурсы красоты, спонсоры показа - авторитеты из Подмосковной группировки. Первые журналы для мужчин. Внезапно помолодевшая Алла Пугачева. Неудачная липосакция. Коррекция груди с помощью трупного жира. Слово "олигарх" решительно входит в моду. Сеансы Алана Чумака. Воздействие Кашпировского. Чеченские криминальные кланы. Теневые хозяева Москвы. Куриные ляжки: гуманитарная помощь с Запада. "Видно не судьба, видно не судьба, - разорялась на все лесничество старенькая "Весна", - Видно нет любви, видно не любви. Видно надо мной посмеялся ты..." "Я люблю тебя, Дима, - шептала молоденькая певичка вкрадчивым и каким-то генитальным голосом.
– Что мне так необходимо...". Что ей, интересно, необходимо? Лота прислушивалась, но что-нибудь ее обязательно отвлекало, и она так и не узнала, что же было необходимо певичке.
Лесники пили водку, мусолили чашки несвежими губами, охотились на оленей, которые водились в лесной чаще. Оленину готовили сразу после охоты, но часть добычи разделывали и засаливали, так что мяса всегда было вдоволь.
Лесники считали Лоту ведьмой и Птицыной женой, а она так и не сумела к ним привыкнуть и все время чего-то опасалась. Наверное, это было то самое стыдное чувство, которое Птица в шутку называл "классовой неприязнью". Лота все время пыталась что-нибудь сделать с собой и с этим чувством, которое ее же саму пугало и отвращало, но так и не научилась. Интуиция шептала на ухо, что в отношениях с такими людьми всегда существует порог, за которым дружба и взаимная полезность в один миг теряют всякое значение, и тогда возможен любой самый непредвиденный оборот.
Лесники уходили на охоту рано утром, еще до восхода солнца и пропадали в лесу до обеда. Лота просыпалась в молочных сумерках и слышала топот их сапог. В пустые дневные часы балаклавские телки одуревали от безделья и слонялись полуголые по огороду - ругались, мирились, пили пиво, пытались кое-как загорать под мглистым облачным небом. Пахли дешевой косметикой. У них были рты сердечком, груди и попы тоже напоминали формой сердечко. Непрокрашенные кудряшки, отросшие у корней: две женщины были шатенками, переделанными в блондинок, а третья, с маленьким нервным личиком - блондинка, выкрашенная в брюнетку. Это были лохудры местного производства. Про одну Лоте удалось узнать, что она торгует чистящими средствами на рынке в Севастополе, но вообще-то она с ними не разговаривала и ничего толком выведать про них не могла. Наверно, она была бы более дружелюбна - все-таки это были люди с "большой земли", которые могли что-то поведать о внешнем мире - но их постоянное нарезание кругов поблизости от Птицы очень Лоту раздражало, и облегченно она вздыхала только тогда, когда им предстоял обратный путь или даже точнее - когда последняя девка скрывалась за поворотом. Лоте казались крайне убогими и отталкивающими их простенькие лица с толстым слоем штукатурки, их незамысловатые прикиды, купленные на местных рынках, вульгарные браслеты и болтающиеся пластмассовые серьги. Ей вспоминались больничные шалавы из числа пациентов, делившиеся на три лагеря - жены африканцев, жены латиноамериканцев и жены арабов. Между группировками царила непримиримая вражда, и как-то раз Лота застала бой без правил - "африканка" и "латиноамериканка" подрались на ее глазах в больничной курилке.