Догоняя Птицу
Шрифт:
Володя был единственным из всех, чьим пожиткам удалось сохранить запах и облик дома. Даже Лотин ермак на лоне природы одичал и утратил человеческие очертания: вещи в нем болтались кое-как, воняли дымом, несколько раз намокали и были просушены на ветру, перемешались с сором, ракушками и засохшими цветками, которые некогда представляли собой сентиментальную ценность, но растеряли ее по пути и сделались неопознаваемыми и безымянными. Чего же говорить о рюкзаках всех остальных насельников их обители? Это был воплощенный хаос, путанная и исчирканная временем карта странствий, небрежный и приблизительный портрет хозяина. Рюкзак Володи был прибран, как бедная, но чистая комната ботана в студенческой общаге. В нем имелся даже бумажник - правда, теперь пустой. Вещи были сложены, бережно распределены по отделениям и вместилищам, аккуратно укомплектованы, и среди них не раз находилось какое-нибудь лакомство или съедобный ништяк, неактуальный и даже мусорный в городе, но чрезвычайно ценный в
– Больше всего устройство подсознания похоже на огромное количество чемоданов, ящичков, коробочек, запертых на замок. Ключи к этим хранилищам - информационные коды. Эти информационные коды записаны в информационных слоях мест силы, и передаются человеку их хранителями. Они - как пароль доступа к определенному участку подсознания".
– Вот же бред собачий, - ворчал Леха, перелистывая заскорузлые от клея листы неловкими пальцами.
– И что, ты этому всему веришь?
– Верю - не верю, какая разница?
– откликался Володя.
– Наше общество сделало колоссальный шаг вперед, если такие знания теперь доступны. Мы - свидетели слома эпохи. Вот увидите: еще немного - и появятся институты, научно исследовательские центры по изучению паранормальных явлений или уфологии. Можно будет поступить в университет и получить диплом по специальности "Кантактер с внеземными цивилизациями" или "Диагност искажения реальности".
"Гармонизация жизненной силы: общее оздоровление", - читала Лота про себя, временно завладев Володиной тетрадкой. "Призрак-тень с маленького полустанка". "Формирование намерения для вхождения в тонкое состояние". "Петрозаводский феномен: прошлое, настоящее и будущее". "Определение геопатогенных зон в квартире". "НЛО в Крыму". Она развернула аккуратно сложенную и уже успевшую пожелтеть вырезку: "НЛО часто наблюдали в Крыму в районе Ботанического сада, - рассказывала статья.
– Здесь объекты совершали посадку. В 1991 году, сравнив банк данных НЛО в Крыму с геологической картой, мы обнаружили, что большинство данных наблюдений НЛО проходят в районе прохождения геологических разломов...".
Вообще-то Лота понимала, для чего Володя собирает весь этот информационный сор. Вера в его правдивость действительно была ни при чем. Но собранные вместе все эти глуповатые статьи, сомнительные утверждения, псевдонаучные обобщения превращались в некое довольно нелепое и неуклюжее, но притягательное свидетельство чуда.
Рюкзак Володи не был переносным домом, как, например, рюкзак Птицы, до полусмерти пугавший Лоту самодостаточностью, неисповедимостью путей и абсолютной ни к чему непривязанностью. Не был он и рюкзаком Лехи - этой кладовой странствующего Плюшкина, куда попадало все, что плохо лежало или лежало хорошо, но само просилось в руки. От вещей Лехи пахло подгнившей сыростью, будто бы они провели зиму на террасе заколоченной дачи. Не походил Володин рюкзак ни на этническую торбу Индейца, в которой чумазые рубахи перемешались с глиняными свистульками, ритуальным ножом и обрезками тесьмы, ни на панковские пожитки Коматоза, где про запас имелись кое-какие химические реактивы, тюбик с клеем "Момент" и даже стеклянный шприц - так, на всякий случай.
* * *
Родной Иркутск Володя не любил, и сразу как-то весь сникал, когда принимался про него рассказывать. Он жил с родителями до самого отъезда в Крым, который те восприняли как побег. Отец был не последним человеком в местной администрации, но имел странную привычку бить взрослеющего сына широким кожаным ремнем с железной пряжкой. Эти побои не прекратились даже тогда, когда Володя вырос - отец бил по привычке, и остановиться, как правило, не мог. Рост у Володи - один метр девяносто восемь сантиметров: отец подходил вплотную, смотрел на сына снизу вверх, запрокинув голову - и хлестал по чем придется.
– А ты врезал бы ему разок, - советовал Коматоз.
– Он бы сам к тебе больше не полез.
– Не могу, - вздыхал Володя.
– Один на один, может, и врезал бы. А он дерется, только если мать рядом. Я при матери не могу. Лучше я туда больше не вернусь.
Володя терзался от злости и безысходности, но дать отцу сдачи не смел. Только ручищами закрывался. Взрослеющего сына отец избивал за идеалы, высокие цели и непостижимые ценности - Володя рисовал, сочинял стихи и категорически отказывался посещать секции самбо или футбола, которые подыскивал для него отец. Сам натягивал холсты на подрамник, покупал растворитель и краски. Ходил к старичку-учителю, члену Союза художников, и брал уроки живописи. Дома запирался на задвижку у себя в комнате и писал маслом, считая живопись - служением, а все остальное - второстепенным и не заслуживающим внимания обеспечением быта, которое как раз в первую очередь и занимало его хлопотливых и запасливых родителей. Но отец настоял, чтобы Володя поступил в институт учиться на инженера, потому что с такой профессией устроиться в Иркутске при соответствующей протекции было несложно.
– Может, тебе все-таки на стихах остановиться?
– заискивала мать, пока отец находился в присутствии и они были дома одни.
– Сидишь, пишешь себе на здоровье. Войдет отец - ты свою тетрадку сразу под стол, он и не заметит, а?
Но компромиссы Володю не устраивали.
– Это нечестно, - рассуждал он.
– Картину человек видит глазами - и все ему сразу про тебя ясно. Либо он хочет дальше смотреть на твои художества, что, кстати, тоже не так уж много забирает времени, либо отвернется и забудет. А стихи - их ведь надо заставить прочитать, а как? Гоняться за человеком? Давить на педали дружбы? Но разве ж это не насилие?
Со временем живопись он все-таки забросил. Он плыл по медленному, но цепкому течению провинциальной жизни, почти не прилагая усилий к тому, чтобы держаться на поверхности. Но что-то постепенно разладилось. Менялась сама эпоха и ее основополагающие законы. В городе хозяйничали новые люди и ощущались новые влияния. И под шумок Володя начал отлучаться из дома. Он уезжал все дальше и дальше и, возвращаясь, всякий раз чувствовал, как все больше отдаляется от родителей. Но и тех занимали новые заботы. Володин отец, и без того достаточно крупный чиновник, постепенно становился все крупнее, однако со временем он, голый и беззащитный, как моллюск без раковины, встал преградой на пути у гораздо более хищных, к тому же безбашенных бывших собратьев, перерезав им путь к некоему вожделенному источнику, который без него на пути был бы доступен, причем легко доступен. Благодаря недремлющему инстинкту, он заранее вычислил эти перемены на шахматной доске, но в результате внешние обстоятельства стеснили его настолько, что в конце концов пришлось за немалые деньги из собственного кармана нанять себе мордоворотов в охрану. Мордовороты с голдами и в малиновых пиджаках на широченных плечищах выглядели много круче, чем их суетливый хозяин, но смотрели на него с вассальной почтительностью. Все эти хитросплетения меняющейся повседневности были от Володи далеко. За пару лет он объездил все Забайкалье. Иркутск был ему мал, вся Сибирь стала ему мала. Каждый раз ему трудно было смириться с мыслью, что снова придется привыкать к дому. Всякий раз он собирался взяться за учебу и кое-как окончить проклятый институт, чего бы ему это ни стоило, а потом получить грант или выпросить у отца денег и уехать в Москву или куда угодно, лишь бы не жить дома.
– Озеро Байкал - настоящее море. Рыбы нереально много. За час можно наловить ведро. Нацепишь червя на крючок, закинешь подальше - и сразу поплавок ко дну. Прошлой осенью мы с приятелем туда поехали. Забрались в дикие места - в бухту Аяя. Слыхали про такую? Ребята, по сравнению с этой бухтой наше плато это просто...
– Манхеттен, - подсказал Коматоз.
– Типа того, Манхеттен, да. Там неподалеку у приятеля дядька проживал в поселке, прямо среди тайги. С одной стороны - Байкал со всякими чудесами и местными легендами, с другой - бесконечный лес. Я все мечтал пролететь над этим лесом ночью на вертолете - говорят, сколько глаз хватает, снизу и сверху сплошь чернота. Так вот, дядька дал нам лодку, и мы поплыли вдоль берега и целую неделю жили в тайге. Людей - ни единого человека за целую неделю не встретили! Даже следов человечьих, только изредка - старое кострище или остатки какой-нибудь бревенчатой хибары. Рыбу ловили, рисовали пейзажи. Грибов там, дикой смородины просто до фига! Как-то раз отплыли на лодке далеко от берега, смотрим - вода прозрачная, а в ней стоит лес. Ветки подходят почти к поверхности, веслом можно дотронуться. Так мы и не поняли, что там на дне.
– А еще я там понял, - продолжал Володя, - что меня на самом деле привлекает. По-настоящему притягивает. И это только одно: царство природы. Люди, социум, архитектура - все не то. На этом на всем тоже есть, конечно, отпечаток божьей руки. Но слабенький, как будто стертый.
– Отпечаток чего?
– не выдержала Лота.
– Божьей мудрости, чего же еще, - встрял Коматоз.
– Божьей мудрости, именно так! Я не шучу. Вот мне с тех пор и перестало все это нравиться. Люди, города... Даже архитектура интересует только в тот момент, когда она перестает быть делом человеческих рук и тоже становится великим царством природы. Какая-нибудь заброшенная стройка или ржавый завод мне милее...