Догоняя Птицу
Шрифт:
Глава двадцатая
Белый спелеолог
– Слушай, а ты случайно не еврейка?
– спросил Лоту Коматоз, хлебнув егерьского самогона.
– Нет, - ответила Лота.
– Это хорошо.
– Ты антисемит?
– Да не, не то что бы это... Я в принципе нормально к евреям отношусь. Или там к татарам. Но я бы жениться мог на тебе, а жениться я только хочу на русской. Чтобы взаимопонимание сохранялось.
– Жениться? На мне?
– Лота смеется.
– С какой стати?
Они сидели на бревне у погасшего костра и грелись на солнышке.
– Из тебя хорошая жена получится. Не, я серьезно. Ты нормальная. И с
– Договорились, - все еще смеется Лота.
– А ничего, что разница в возрасте?
– А чо такого-то. Лет пять пройдет - и не будет разницы. А то у меня с жабами облом. Подойдешь к ней - вроде пункерша нормальная, прикинута, как надо, и морда ничего. А сблизишься - всю душу вытащит.
– А я не вытащу?
– Нет. Ты - другая.
В тот же день Игорек, один из лесников - высокий белобрысый и белобровый детина с наколотым на груди фиолетовым драконом, выполненным намного искуснее, чем тюремные миниатюры Хмурого - упросил Лоту, чтобы та ему погадала. Не известно, с чего он взял, что Лота умеет гадать. Его бросила жена, или, наоборот, он ее бросил, а может, это была не жена, а какая-то просто женщина - одним словом, что-то у него не ладилось.
Гадать Лота не умела - они с Гитой так и не дошли до той стадии, когда человек начинает "знакомиться с картами Таро" - по мнению Гиты, это был целый поцесс: так, следовало подкладывать на ночь колоду карт себе под подушку, чтобы устанавливать с ними контакт в осознанном сновидении - но зачем-то уселась перед Игорьком за стол и взяла его руку в свою. Должно быть, в этот миг на нее действовал смутный страх, который она чувствовала каждый раз в присутствии этих людей, и поэтому она не осмелилась отказаться. Ладонь у Игорька была красная, тугая, мясистая. Линии на ней напоминали схематичный набросок какой-то труднопроходимой пересеченной местности. И от нее, от этой теплой доверчивой ладони на Лоту веяло чем-то дремучим, звериным и, в сущности, незлым.
Игорьку очень хотелось, чтобы кто-нибудь рассказал ему о нем самом что-нибудь доброе, положительное, и Лота начала рассказывать, рискуя заработать неприятности для всей компании. Но постепенно на нее снизошло что-то вроде вдохновения - стало легко, ушло напряжение, и она рассказывала, рассказывала. Говорила и говорила, не умолкая. Словно какой-то поток подхватил ее и понес. Все слушали, разинув рты. Игорек тоже внимательно слушал ее странные и ни чем не обоснованные россказни, и чем дальше она рассказывала, тем большее удивление изображалось на его румяном скуластом лице. Удивительное дело: как он потом признался, Лота все рассказала совершенно верно.
Игорек остался доволен. Улыбался, шутил с употреблением кокетливого матерка, играл белыми бровями. Понравилось ему то, что Лота рассказала ему про него самого и его женщину. А потом все как-то подобрели и размякли, и все вместе принялись готовить ужин. Птица раскочегарил керосиновую лампу, поставил на середину стола. Возле лампы на грязной клеенке лежал желтый кружок света, в котором резали хлеб, чистили лук и картошку. Лук, плача и горестно матерясь, чистил Хмурый, старший лесник и бывший уголовник, а картошку - Индеец и Володя: у каждого из них был собственный привезенный из дома перочинный нож. Леха варил похлебку на печке в большой и никогда не отмывающейся до полной чистоты лесниковской кастрюле. А когда все было готово, Хмурый подмигнул и достал из подпола соленую оленину и бутылку первача и разлил по чашкам. Каждому получилось полчашки. Лоте тоже налили, и ей стало весело и хорошо, хотя первач она никогда не пила и не знала толком, что это такое. А потом, когда все отвалились от стола и расселись кто где - Лота в колченогом кресле без ножек, Птица рядом с ней на полу, остальные где попало на спальниках и пенках - Индеец принялся рассказывать историю про Белого Спелеолога. Лесники ее слышали, но точно ничего не знали, зато верили от чистого сердца. В то время было модно и просто необходимо верить: "Что-то есть". И все жадно цеплялись за любой вымысел.
– Спелеолог исповедовал философию североамериканских индейцев - начал Индеец, обводя всех загоревшимся взглядом.
– Однажды в Крыму он собрал своих сподвижников, чтобы спуститься в глубокую расщелину под землей и убедиться, нет ли там места силы...
– Это ты гонишь, - захохотал Птица, - никакой он был не индеец, и дело было не в наше время, а в двадцатые годы под Питером...
– Погоди, не перебивай, - остановил его Игорек, которому Лота гадала по руке.
– Пусть рассказывает по порядку.
– Полезли они в пещеру, - продолжал Индеец, - и вдруг этот любитель индейской мистики, Белый Спелеолог, сорвался и упал в расщелину. Друганы спустили ему туда на дно свечей, продуктов, а сами ушли за подмогой. А когда вернулись, он уже там помер уже к тому времени.
В этот миг Лоте пришло в голову, что Индеец, как это периодически случалось, снова включил дурака, чтобы позлить Птицу. Ей стало смешно, но она сдержалась. При свете керосиновой лампы его физиономия в огненных пятнах и глубоких тенях была совсем не смешной: она выглядела древней индейской маской.
Потом Лоте стало казаться, что все они тоже сидят не в комнате с закопченными стенами, а очень глубоко, в земных недрах. Над ними шумит лес, шевелится весна, топочет конь, прячется олень. Тысячи тонн тяжелого холодного камня - люди так глубоко не живут. Они одни, абсолютно одни, но они все равно вместе - крошечные человечки в черной глубине, сироты божьи. И тут она поняла, почему ей так странно и так тяжело у нее на душе: мира больше не существует, остался только этот полумертвый лес за окном, который раскинулся на всю вселенную. И остальные тоже словно бы чувствовали, что остались одни в целом мире. Им было тоскливо и страшно, и надежды не было никакой - вот почему так неуклюже и нежно, как испуганные дети, как потерянные в снежном буране маленькие души, жались они друг к другу.
– ...Ну и похоронили они его прямо в пещере, - равномерно и немного дурашливо бубнил Индеец, пересказывая заезженную телегу, которую каждый слышал раз двадцать.
– А братишка, так получилось, был весь в белом. Чумазое все, конечно, испачканное, сами понимаете, но все равно изначально-то белое. Вот после этого стал появляться Белый Спелеолог в разных местах. То в пещере из стены выйдет прямо тебе навстречу, то загрохочет камнями. Вот так дело было. А в пещеры одному лучше не соваться...
– А я слышал, - перебил Володя, - что Белый Спелеолог преследует только тех, кто нагадил другому человеку. Что это вроде как дух мщения.
– Да его тут в Крыму видел каждый второй, - вмешался Коматоз.
– И я видел, когда мы на Мангупе...
– На Мангупе ты Мангупского мальчика видел, - перебил Индеец.
– На самом деле все было не так, - начал Птица.
– Настоящая могила Белого Спелеолога не в Крыму, а под Питером, в Саблинских пещерах. Он был исследователем, серьезным ученым. У него даже фамилия была какая-то известная. И вот однажды он зачем-то полез в одну из Саблинских пещер. Дело было зимой, когда все покрывала скользкая наледь. Не удержался, поехал вниз и погиб. Кто-то его нашел и похоронил. На могиле поставили крест. Вот дух его и странствует по пещерам, а в Крым только изредка заглядывает. А всякие фокусы и светящиеся силуэты - это все ерунда. Говорят, он что-то особое изучал про рельеф земли. Про то, как разломы земной коры влияют на психику человека.