Догоняя Птицу
Шрифт:
И вот, жажда обладания материей обнаруживалась в Гите в тот миг, когда, всецело обратившись во внимание, она шествовала между рядами торговцев и торговок, стариков и старух, и всяких маргинальных личностей, среди вещей и предметов. Одни предметы были получше и повиднее. Другие - поплоше и попроще. Третьи - ни то ни сё. А были и такие, хуже которых не придумаешь. Рваные тренировочные штаны, например. Дерюжка, съеденная молью. Шузы, внутри которых какие-то предприимчивые твари свили себе гнездо. Слева от Гиты возвышались хромовые сапоги, а справа - грядка стоптанной детской обуви. Слева - ёлочные игрушки, справа - чугунный утюг, годный дверь подпирать или капусту солить. Слева - дамские чулки, справа - школьная форма предпоследнего
Время ластилось к Гите. Само шло в руки. Но что-то тревожное тихо выглядывало то из часов с кукушкой, разъеденных с одного бока пятном неизвестного и пугающего происхождения. То из треснувшей чашки. То с иконы, глядящей строго и таящей нечто неназваное в своей глубине, которую у иконописцев почему-то не принято прописывать, ограничиваясь ликом святого, и не принято также угадывать и разглядывать, поскольку культового значения эта темная глубина вроде бы не имеет. Гита, разгуливая по Уделке, растворялась в нехолодной и беспечальной водице прошлого. С восторгом поднимала со дна то раковину, то глиняный черепок. То весело, до невинной белизны отмытую морем косточку - чью, интересно? Да разве это важно, чью. Кто станет интересоваться участью поколений, безвестными судьбами, небрежно разбитыми сердцами (как вазочка, скинутая с рояля торопливым рукавом). Но кто, с другой стороны, интересуется неисповедимыми путями других вещей? Крупного, чистой родниковой воды бриллианта? Или жемчуга, оправленного в белое золото - стоимость этого ювелирного изделия настолько велика, что даже, можно сказать, отсутствует вовсе, выраженная переменчивой валютой человеческих эмоций.
(...- У меня в груди живет паразит, - прошептал Гений вечером накануне, когда они с Гитой уже улеглись на свое узкое ложе, вытянутое вдоль окна-маяка, но еще не успели уснуть и терпеливо согревались, прижавшись друг к другу.
Гита приподняла с его физиономии волосы и заглянула в глаза: из-за темноты серые зрачки казались большими-пребольшими, темными-претемными.
– Ты что такое говоришь?
– переспросила она.
– Говорю, что знаю.
Она вскочила и теперь сидела на коленях. На своих белых до синевы, острых коленях, положив руку на его худую грудь, словно нащупывая невидимый очаг слабости и боли.
– Почему ты так спокойно говоришь об этом? Это же не тебя одного касается. Надо обследоваться, лечиться. Поедем в Москву, найдем специалистов...
– Специалисты есть и здесь. Но лечиться - зачем? Все равно со дня на день капец. Вообще всем, не только мне. Я лично для себя уже все решил. Сам ничего делать с собой не собираюсь, грешно это, но и по доброй воле тоже здесь не стану торчать, и не проси. Погостил и хватит. Человек - странник, существование - сон тяжелый и безрадостный. Пора просыпаться. Я здесь больше не хочу задерживаться.
Как и раньше, его слова действовали на Гиту гипнотически. Она смотрела на него широко открытыми глазами, и ей казалось, что она погружается в теплую, но темную и бездонную реку, которая куда-то ее уносит. И она уплывала с потоком, постепенно осознавая, что и ей незачем здесь задерживаться. Ей хотелось одного: быть с ним.
– Ты не преувеличиваешь?- растерянно спросила она тоже шепотом и уже почти спокойно.
– Как же теперь все будет?
Она снова легла, устроившись на локте. Неожиданно она почувствовала умиротворение - глубокое, абсолютное.
– Какой смысл преувеличивать?
Умиротворение исходило от Гения по невидимым капиллярам, соединявшим их с Гитой с каждым днем все крепче, несмотря на невзгоды.
– Может, ты с чем-то путаешь... Эти симптомы... Они могут о многом говорить.
– Рентген я пока еще не делал, но я уверен.
– Тогда и я признаюсь: у меня тоже, похоже, в груди паразит. И я тоже почти в этом уверена.
– Да?!
На этот раз вскочил он, воззрившись на нее почти восторженно.
– Абсолютно.
– Вот и хорошо, - Гений тихонько засмеялся, склонился и поцеловал ее в ухо.
– Чего же хорошего?
– грустно усмехнулась Гита.
– Теперь мне будет не страшно.
– И мне не страшно. Уйдем вместе, правда?
– Правда.
Впервые за все эти месяцы она почувствовала что-то вроде превосходства над ним. Она нужна ему - теперь она это знает точно. Они собираются уйти вместе - но ему страшно, он сам об этом прямо сказал, а ей - нет.
– Коленька, мы с тобой одни в целом мире, - восторженно шептала Гита, крепче прижимаясь к Гению.
Она приложила к его груди ухо, слушая, как за костлявой грудиной бьется его сердце.
– Я могу жить только вместе с твоим сердцем, - сказала она, отбрасывая последние сомнения.
– Пока оно стучит, я тоже буду жить. И я согласна: здесь мы с тобой все уже перепробовали.
Гита всегда считала, что есть в мире ценности более ценные, чем просто существование.
Она всегда была человеком, полным решимости, граничившей с отчаянием).
* * *
Но это - вчера. К тому же в сумерках, когда и расширенных зрачков ближнего своего почти не видно.
А сегодня - свет, ясность, суета и коловращение.
Кого же встретим мы здесь, на Уделке, в кипящей клоаке жизни?
Продвинутую молодежь, которой одеваться в таких местах не зазорно. Вот ковыляет петербуржская старуха в кружевном платье - с черепаховой сумочкой, вся в пудре. А вон другая - большая, широкая, в кацавейке старуха из простонародья покупает веник. Там шныряют цыгане с барахлом. За спинами - кургузые тюки, но они все равно покупают и покупают и забивают эти тюки растянутыми кофтами. Тут приличная женщина продает старые открытки. А рядом - неприличная: ну-ка, посмотрим, чего у нее? Свитер со штопкой, бюстгальтер, пижама.
Водопроводчик продает трубу. Дворник - метлу. Какой-то дед - семейные фотографии. Но вот чей-то взгляд пронзает пространство - тоскующий, шалый, странный. Всклокоченная борода убийцы. Что, что продает убийца?! Часы убитого? Его глаза, чьи зрачки запечатлели бородатую рожу? Нет: чайные пакетики "липтон" поштучно и окаменевшие сникерсы.
Медленно, внимательно, вдумчиво, но одновременно и ревниво, с затаенной алчностью - перемещаются туда-сюда коллекционеры.
А где-то Ангел ходит с огненным мечом. Где-то Смерть с косой или Справедливость с весами. Где-то угрожают и наезжают, а в шаге от этого места - прельщают и обольщают. Где-то рвутся снаряды, продают последнее, предают ближнего своего, или наоборот рубашку с тела снимают и этого ближнего прикрывают от холода и невзгод, как если бы этот ближний был Ной, а все кругом - его сыновьями, и не пристало детям видеть наготу отца своего.